Ванда Вонг — стилист и блогер из Москвы, автор онлайн-курсов по преображению. В отличие от большинства коллег, она не скрывала гражданскую позицию. В ее Инстаграме появлялись сторис с оппозиционных митингов. Последний раз в России Ванда вышла на митинг 24 февраля 2022 года. Несколько дней она была волонтером на пропускном пункте в Таганроге, где готовила еду для украинских беженцев.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Ванда, я стилист, учу женщин, как использовать современную моду себе на пользу. Я не работаю для звезд, работаю для девушек, которые занимаются своей карьерой, либо своим домом, либо и тем и другим, а еще хобби, спортом и пятью другими разными делами. Я делаю так, чтобы когда женщина видела себя в зеркале, она не отворачивалась, не пробегала мимо, говоря: «Ой-ой-ой», а смотрела на себя и думала: «Ах, хороша чертовка», и шла делать свои дела. Вот моя работа. Наверное, я уже из Москвы — я прожила там 20 лет с момента поступления в институт. Уехала в 2022 году в Буэнос-Айрес, где сейчас и нахожусь.

24 февраля 2022 года. Каким был для вас этот день?

— Я помню, что сначала не поняла, что произошло. Я увидела какие-то новости о вторжении, но подумала, что это вторжение, вхождение, введение войск — что угодно, в ДНР и ЛНР. То есть первые несколько часов я не понимала, что уже бомбят Киев. Только потом, когда я вчиталась, до меня дошло. Я сразу опубликовала 3 черные сториз о том, что произошло. Тогда я впервые и, к сожалению, не в последний раз, встретилась с до сих пор немного странной для меня реакцией людей . Это позитивная реакция, но странно, что когда ты пишешь очевидные вещи, тебе отвечают «спасибо». Ты пишешь: «Моя страна напала на соседнюю страну», тебе пишут: «Спасибо, что не молчите». Ты пишешь: «Погиб Навальный», тебе пишут «Спасибо, что не молчите». Ты пишешь: «Ребята, вас много. Мне оборвали директ поддержкой в этот день», и тебе опять пишут: «Спасибо, нам нужно было узнать, что нас много». То есть это маленькие очевидные вещи, которые сейчас стали большими. Настолько людям не хватает честного или открытого разговора, заявленной позиции. Хотя я, в общем-то, не оппозиционер, которого знают, который чего-то добивается, как пишут всякие хейтеры, назовем их так. «Зачем вы полезли в политику?» Ребят, я никуда не лезу, я гражданин и просто пытаюсь реализовать свои гражданские права. Я хочу ходить на выборы, я хочу добиваться правдивых ответов от моего правительства, и хочу говорить правду такой, какой она мне представляется: правдивой и открытой. Это не называется заниматься политикой, это называется быть гражданином своей страны.

Вы выходили на антивоенные протесты в России?

— На первый, который был сразу после начала войны, выходила. Потом мы уже уехали в Буэнос-Айрес. Это мой первый антивоенный, но не первый антиправительственный или оппозиционный митинг, как бы это теперь ни называлось. Мы прошли невероятно грустный путь от митингов 2011 года. Тогда был мой первый оппозиционный митинг — «Единую Россию» избрали в Думу, когда никто за неё не голосовал, во всяком случае не в таких количествах, и нам объявили, что Путин и Медведев меняются местами. Ой. И даже не «ой», а «похлопайте в ладоши — у нас премьер-министр поменяется местами с президентом, какое счастье». Я помню, что меня это страшно поразило. Такое неприкрытое «мы делаем что хотим, а вы всё равно проголосуйте за». И тогда, с декабря, начались мои первые и последующие оппозиционные митинги. Первая парочка абсолютно мирных митингов проходила в атмосфере абсолютного счастья: «Боже мой, нас много. Боже мой, какие нормальные люди вокруг». Я думаю, что все, кто там был, помнят эту атмосферу. Дальше люди были такие же, только вокруг становились всё гуще и гуще кордоны космонавтов. Под конец ты каждый раз выходил на митинг, стоял какое-то время в некоем определённом месте, а потом начинались пробежки по переулкам, чтобы тебя не загребли в автозак. И вот эти заячьи бега — это, конечно, не столько страшно, сколько печально. Печально в этом участвовать, печально это наблюдать. Ты понимаешь, что не можешь сказать даже слово, выразить свой протест. При этом ты идёшь безоружный, ничем не грозишь представителям власти, но ты уже почему-то враг.

Вы ощущаете личную ответственность за то, что эта война стала возможной?

— Да, я чувствую свою ответственность, я чувствую вину. Когда я думала о том, с чем это сравнить, я поняла, что лучше всего мои ощущения описывает вот такая метафора: как будто у меня в квартире жил крокодил, жил незаконно, ведь я знаю, что крокодилов лучше держать в дикой природе, ну, в крайнем случае — в зоопарке. Почему-то крокодил жил в моей квартире, а мне приходилось совершать какие-то вещи, чтобы этого крокодила подкармливать, причем не очень хорошие — носить ему кур с рынка, тухлятиной какой-то кормить — вот что-то такое нехорошее, о чем не хотелось, чтобы соседи знали. А потом этот крокодил вырвался и сожрал весь дом, сожрал всех соседей. И это то, что я чувствовала 24, 25, 26 февраля 2022 года — мало того, что крокодил мой, так он еще всех сожрал, а вернуть людей, которых он сожрал, нельзя. Он совершил что-то чудовищное, неотменимое. У меня нет никаких претензий к украинцам, которые никогда не смогут заговорить ни с одним россиянином, насколько бы он ни был не виноват, сколько бы он ни выходил на митинги или выборы, и чего ещё он там делал. Ну вот не смогут. У меня ноль претензий к ним. Я понимаю, что мы еще поколения будем помнить эту ночь и эти два года, когда крокодил жрал.

Вы участвовали в волонтерской помощи украинским беженцам на территории России. В чем заключалась эта помощь?

— Да, я ездила в Таганрог, мы работали на границе в пропускном пункте, уже не помню его название. Это граница России и Украины. На границе люди ожидали очень долго, могли по 10-12 часов. Люди ждали в коридоре между двумя странами, пока их прогоняли через какие-то процедуры распознавания и прочее. А дальше уже стояли волонтеры прямо на пропускном пункте — они помогали, например, донести сумки, потому что у очень многих людей они были тяжеленные. Дальше стояли палатки с обогревом и едой. Мы сами готовили на кухне и раздавали еду, а ещё раздавали какие-то пакеты с собой. Дальше людей забирали автобусы и везли их в пункты временного размещения либо в Таганроге, либо их отправляли на поездах дальше. То есть наша функция была очень простая: сумки донеси, бумажку, что делать, когда ты прибудешь в пункт распределения, вручи, еду свари, посуду помой — вот и все. Еще две ночные смены я руководила процессом на кухне и наблюдала срез российского общества: там были как такие же как и я девочки из Москвы или других городов, которые были в ужасе от происходящего и хотели помочь, так и «историки» или другие граждане, которые придерживались противоположной нам позиции, но помогали украинцам. При том они считали, что «защищая свои территории» мы все делаем правильно. Ещё были люди, живущие, в Таганроге или в области. Для них война была уже давно. То есть разница была видна: мы приезжаем: «Ой, война началась», а для них война идет уже несколько лет и очень рядом. Очень по-разному выражается отношение к «нашим мальчикам». «Вот „наши мальчики“ пошли воевать, им нужно собрать носочки, еще что-то». Я полагаю, что их можно понять: действительно, «мальчики» без носочков идут умирать и убивать, это совершенно чудовищно. Но для тех, кто живет поближе к границе, это их родственники, и смотрят они на это несколько другими глазами. С беженцами лично я старалась не говорить ни о чем, помимо «вот тарелка супа», «нужна ли вам одежда» или «нужны ли вам какие-то средства женской гигиены». Кто-то из них что-то рассказывал сам, но кто же скажет российскому волонтеру что-то такое, что будет против России. Если что-то и рассказывали, то про, например, украинских снайперов. Для меня вопрос, кто затеял все это, решенный — это моя страна начала эту войну. В итоге со всех сторон жертвы, со всех сторон есть за кого мстить, и вот это ужасно. Война начинается тогда, когда у первого убитого солдата обнаруживается друг или брат, который искренне хочет за него отомстить. Тогда начинается мясорубка, в которой неважно, кто и что начал — мы просто будем мстить за Серегу. А зачем туда послали Серегу, никто вспоминать уже не будет.

Почему вы уехали из России?

— Потому что началась война, моя страна напала на соседнюю страну, а мне было очень сложно это выносить. Физически мне ничего не угрожало в Москве, а психологически было действительно сложно. Когда я думаю про прошедшие два года, я с трудом понимаю, как бы переживала это, находясь внутри России. Новости, которые последовали за объявлением войны: мобилизация, гибель Навального и все, что происходило между этим — если бы я была в России, то даже не знаю, в каком психологическом состоянии находилась бы. И ещё одна причина: я очень боялась, что границы закроют на замок, как в Советском Союзе. Придумают какую-нибудь выездную визу, и ты никуда не сможешь выехать еще 70 лет. Для меня и внешняя, и внутренняя свобода — это очень большая ценность. И я побежала, потому что понимала, что если сейчас упадет новый железный занавес, я не смогу в таком состоянии находиться. И еще я органически не могу воспринимать те речи, которые звучат из российских властных кабинетов. Я знаю, что многие люди пропускают это мимо ушей: «да так просто надо сказать», «да это ничего не значит», «да понятно, что это не для тебя», «ты живи как живешь». А я так не могу. Как это было сказано, буквально так я и воспринимаю. Сказано, что те, кто хочет уехать за границу — предатели родины, я себя начинаю чувствовать предателем родины. Есть такая замечательная книжка «Это было навсегда, пока не кончилось», и там очень подробно описывается этот механизм, когда часть людей как будто бы не слышит условный язык. Мы говорим какие-то формулы и живем дальше, а часть людей слышит и воспринимает это буквально. Когда ты воспринимаешь буквально все, что говорят, все, что ты читаешь в новостях, очень сложно оставаться и понимать, что это говорят тебе почти в лицо и про тебя.

Почему вы переехали именно в Аргентину?

— Аргентина была выбрана по совершенно прагматическим причинам: я никогда не была ни в Латинской, ни в Южной Америке, и в этой стране очень быстрая процедура подачи на гражданство. Ты два года здесь живешь, а дальше можешь подаваться на гражданство, и еще через годика полтора-два можешь ожидать, что тебе его дадут. Это основная важная причина, а потом начали появляться подробности: Буэнос-Айрес очень красивый европейский город, а еще всё дешево… Правда сейчас уже не дешево. Все, кто раньше слышал о том, как же дешево в Аргентине, могут больше не беспокоиться — теперь здесь вполне себе московские цены либо цены не самой дорогой европейской столицы. Они очень-очень сильно выросли. Ещё я узнала, что здесь недорогие и хорошие частные школы, и очень много билингва-школ. Я очень этому обрадовалась, потому что у меня была мечта, чтобы моя дочка после школы знала хотя бы один иностранный язык на свободном уровне, чтобы на нем общаться и обучаться, но в Москве у меня не получалось это сделать. Здесь действительно очень много билингва-школ, и к концу школы у ребенка будет практически навсегда испанский или английский, забыть его будет сложно. Вот по таким невеликим критериям и было принято решение. Я ни разу не пожалела, мне очень комфортно в Буэнос-Айресе, мне все нравится. Это очень красивый город, здесь очень добрые и отзывчивые люди, и общая атмосфера принятия: тебе готовы помочь, тебя не отталкивают, с тобой хотят поговорить, тебе хотят помочь — это классно.

Вам удается продолжать работать стилистом в новой языковой среде?

— Наверное, это не самый хороший ответ, но я продолжаю работать в своей языковой среде. Я никак не выхожу на испанский или аргентинский рынок. Я работаю онлайн уже лет пять, задолго до у меня все было отстроено так, чтобы вся работа проходила в онлайне. То есть все те, кто разговаривает на русском языке, будь они за границей или в России — это мои студентки и клиентки. Здесь я даже ни разу не пробовала. Но надо признать, что здесь очень печальная ситуация с одеждой. Долгое время были большие сложности с импортом, то есть ни ткань не завезти, ни произвести ничего нормального, ни заказать пошив где-то в другой стране. Была дикая инфляция, которая продолжается и сейчас, соответственно, цены назначаются с учетом инфляции. Ты приходишь в ZARA, а у тебя там висят очень простые вещи по 200 долларов, которые должны стоить 12. Они висят по 200, потому что ZARA не может перерисовывать ценники каждый день, она делает это раз в несколько месяцев, поэтому заранее закладывает инфляцию. В остальных магазинах такие же марки, наверное, известные на локальном уровне, но 800 долларов за обычный пуховик не мирового бренда… Ты на это смотришь и думаешь: «Ну нет, ребят, так, конечно, далеко не уедешь». С этой точки зрения, конечно, не самый удачный выбор страны, здесь нужно прямо выкручиваться.

Вы ведете онлайн-курсы по персональному стилю. Жалуются ли ваши ученицы из России на то, что одеться стильно стало сложнее и дороже?

— Я получаю очень разнонаправленные жалобы. Вообще, быть блогером очень полезно — ты начинаешь видеть ситуацию с разных сторон. Тебе одновременно сыпятся сообщение: «В России нечего носить, мы до сих пор страдаем по ZARA», и одновременно ты видишь сообщение от тех, кто уехал, со словами: «Господи, в России столько классных местных дизайнеров, боже, там такие классные марки. Я прошу друзей или организовываю пересылку посылок передачами из России. Я не могу одеться в той стране, где я сейчас нахожусь, и жду посылок из России». В связи с ситуацией с одеждой в Аргентине, я тоже нахожусь во второй категории — я периодически заказываю что-то у российских дизайнеров и потом жду посылки. Естественно, в России стало дороже одеваться, но как и во всем мире. Это особенно видно на примере люкса, за которым подтягиваются и все остальные. Если много лет назад, до пандемии, до всего этого, ты мог рассчитывать, что за 500, 600, максимум 800 евро, ты купишь туфли из новой коллекции прямо с подиума, то сейчас это стоит полторы тысячи минимум. Или какие-нибудь сумки Chanel раньше были четыре тысячи евро, а сейчас стали восемь, и так со всем. Эта общемировая тенденция на рынке одежды, она даже не очень связана с той ситуацией, в которой мы находимся сейчас в России. Она связана с тем, что дизайнеры пытаются найти выход из ситуации, когда им нужно меньше производить, потому что на них давят экологические требования: меньше производить, чтобы было меньше выбросов и транспортировки. А если они произведут меньше, то им нужно за одну единицу товара получить больший доход и жить на него дольше. Тут очень простая математика.

Вы часто пишете в своем блоге, что мода и политика связаны. Объясните, почему.

— Когда ты смотришь показ какой-нибудь «Баленсиаги», ты можешь не понять, почему там атмосфера абсолютного траура. А почему модели ходят по подиуму в грязи? А почему эта грязь напоминает вырытые траншеи? И только зная политическую ситуацию, только зная, что Демна Гвасалия переживает по поводу войны, которая все ещё продолжается, ты поймёшь, что значит траншея с грязью. И это только один достаточно концептуальный пример. А вот пример попроще, почти народный: юбки по колено, которые я очень не люблю. Не ниже, не выше, а ровно по колено. Они крайне не комплементарны почти всем моделям, кроме супер длинноногих и тонконогих, всем остальным они противопоказаны, но их носят и любят. Когда появилась эта чудесная длина? Она появилась во время Второй мировой войны, когда правительства разных стран, в том числе противоборствующих — Германия, Англия, США, даже Советский Союз — выпускали почти одинаковые по содержанию брошюры «Как экономно вести хозяйство во время войны», чтобы не обкрадывать армию, не использовать лишнюю ткань и пуговицы. И, кажется, в Англии был пункт в брошюре о том, что юбки шейте вот такой длины, а больше не надо — ткань экономьте. Оттуда эта длина осталась. Если этого не понимать, то и будет: «Ну а что? А почему же их тогда дизайнеры производят? Раз производят, наверное, надо носить». Они их не от хорошей жизни начали производить, а потом просто привыкли.

В России штрафуют за сережки с радугой и ленты в волосах. Дойдет ли до советских практик введения униформы в школах и вызова на ковер за неподобающий внешний вид?

— А разве сейчас нет практик вызова на ковер? Есть же прекрасная традиция — объяснительная. Только сейчас прочитала новость: учительницу заставили писать объяснительную по поводу того, что она свою свадебную фотосессию провела на фоне храма. Она там стоит с женихом разве что не в чадре. У нее такая невинная фата и платье, ни кусочка голого тела нет, но почему-то решили, что это слишком откровенные фотографии на фоне храма. Вот, пожалуйста, объяснительная — это современный ковер. Зачем кого-то звать, чтобы они в приемной топтались — пусть объяснительную напишут. У нас не так сильна традиция самовыражения и его ценность, как абсолютно противоположная традиция: «не высовывайся — целее будешь». К сожалению, это опыт, который идет от бабушек, от бабушек передался мамам. Это опыт репрессий, его прямо видно: «Не надо, это опасно, не высовывайся». На тебя либо набрасываются с агрессией, либо набрасываются с благонамеренной агрессией, когда переживают за тебя. С учетом того, что именно на этой традиции оттаптывается текущая наша власть, именно ее подогревает, конечно же, она процветает.

На что вы надеетесь?

— На что можно надеяться, пока не закончилась война? Я надеюсь, что она закончится как можно скорее. Еще я надеюсь, что у нас, граждан Российской Федерации, настанет тот момент, когда мы перестанем верить в то, что кто-то нас спасет, что нам нужен какой-то один герой, который пока жив — у нас есть надежда, а если он погиб — то мы маленькие люди и ничего не можем сделать. Я очень надеюсь, что все маленькие люди, как мы себя называем, немножко подрастут, и мы начнем делать те обязательные дела, которые должен делать гражданин: высказывать свою позицию, если это хоть сколько-то безопасно, в той мере, в которой это безопасно, ходить на выборы, принимать участие в опросах — все то, что не запрещено. И я очень надеюсь, что за эти маленькие дела, малюсенькие шаги мы перестанем требовать немедленной и очень большой обратной отдачи. Ну, что такое, пойти на выборы и поставить галочку? Это полчаса времени и ничего не стоит. Но почему-то принимая такое важнейшее решение, ходить на выборы или не ходить, очень многие говорят: «Ну а что будет? Мы правительство так поменяем? Мы президента поменяем? Ну, раз не поменяем, тогда и нечего ходить». Я надеюсь, что эта пропасть между маленьким действием и огромным результатом, которого мы все ожидаем, начнет в наших головах сужаться, и мы придем к пониманию, что полчаса времени мы должны потратить просто потому, что это наш долг как гражданина.

Вы участвуете в акциях российских эмигрантов в Аргентине?

— Два раза участвовала: один раз на годовщину войны у российского посольства и второй раз, когда мы приносили цветы в день гибели Навального. А смысл ровно тот же, какой ходить голосовать: ты можешь выразить свое отношение. Более того — здесь тебя никто в наручники не оденет, дубинками никто не побьет. Ты можешь просто выйти и показать себе, что я не согласна, что я что-то делаю. Собственно, вот и весь смысл, это очень важно. Когда ты не согласен, но говоришь, что это ничего не изменит, то в итоге ты и с дивана не встаешь, потому что что это изменит глобально? Да ничего. Так что я считаю, что когда тебе нужно выразить каким-то образом свою позицию, надо встать и пойти на уже организованный кем-то митинг. Это же прекрасно, тебе вообще ничего не надо делать, а позиция уже выражена.

Вернетесь в Россию, если режим Путина падет?

— А, вот о чем я мечтаю. Я очень хочу, чтобы этот вопрос вообще не стоял: «Вернуться ли на родину или жить в чужой стране?» Я бы хотела быть россиянкой и жить в той стране, в которой я хочу. Если у меня бизнес в России, то я плачу налоги России, наверное, я ценный для России человек, где бы я ни жила. Ну, и дополнительно я либо плачу налоги, либо вкладываюсь в экономику той страны, в которой я живу, просто потому, что я там живу. Я бы хотела, чтобы мир не был устроен так, когда ты выбираешь, за каким забором тебе жить. Я хочу, чтобы ты мог жить где угодно, где тебе комфортно, где твоя душа желает, не задумываться о том, что это какой-то страшный жизненный выбор и ты никогда не сможешь его отменить, не сможешь вернуться, ведь здесь ты не ассимилировался, а там не понял, что происходит, и твоя страна куда-то ушла, а ты не смог влиться. Я бы хотела, чтобы всего этого не было. Чтобы захотела — приехала, захотела — уехала. Мир без заборов и границ — это был бы невероятный мир.

Чего вы боитесь?

— В последнее время я больше всего боюсь неосторожным движением оступиться и не быть собой. Мне стало очень важно говорить то, что я думаю, как мне кажется, как есть, а не кривить душой и отсиживаться. Не то чтобы я сейчас залезу на баррикаду, но стало очень важно не проявлять совсем трусость. Я боюсь оказаться тем человеком, который залез под кровать и ничего не сказал. Чего я боюсь для всего мира? Если посмотреть на историю, то человечество переживало такие времена, что не думаю, что нам сейчас стоит опасаться за его судьбу. Делать всё, чтобы оно стало лучше — да. Бояться и ожидать конца света каждый день — я бы не стала. Были гораздо более людоедские моменты и столетия.