«Теперь все как будто покрылось прахом»
Наталья – москвичка. Работает в видеопродакшне. Незадолго до масштабного вторжения России в Украину сдала на права, мечтала об автопутешествиях и собственной машине, а новости о скоплении войск на границе воспринимала как обычный информационный шум. 24 февраля застало ее в отпуске, из которого она вернулась в Москву как в оккупированный чужаками город. За пределами привычного круга общения оказалось множество тех, чьи взгляды Наталья никогда не сможет принять.
– Во второй половине февраля я была в отпуске в санатории в Кисловодске. Конец 2021 года выдался тяжелым, с октября по декабрь был непроходящий аврал на работе. Я работаю в видеопродакшне, специализирующемся на онлайн-трансляциях, и мы все время что-то снимали. А когда не снимали, готовили съемки. Параллельно я училась водить и пыталась сдать на права.
В январе впервые за пандемию заболела ковидом, из-за этого экзамен по вождению пришлось сдвинуть под самую дату вылета. Сдавала я 10 февраля, а 14 уже был самолет. Я сдала и, сидя в аэроэкспрессе, по дороге в аэропорт гуглила автокредиты. Хотела купить себе машину и оборудовать ее для автопутешествий. Я мечтала об этом уже много лет, это была моя третья попытка получить права, и наконец-то, наконец-то получилось.
И доход наконец-то стал позволять думать не только о том, как прокормить себя и кота, но и о возможности взять авто, хоть и в кредит.
На новости о концентрации российских войск на границе с Украиной я не обращала внимания. Украинская тема давным-давно оккупировала наше новостное поле и воспринималась мной в исключительно фоновом режиме. Что-то там опять мутят наши чиновники, все никак не уймутся.
22 февраля мы с моим молодым человеком смотрели заседание Совбеза и не могли понять, зачем нам, России, это нужно сейчас. Должна же быть какая-то рациональная причина. Моя подруга писала мне в чат, что будет война, и что она очень напугана, а я успокаивала ее, говоря, что войны не будет. В моем понимании это было невозможно и совершенно нерационально. Экономика подточена ковидом: денег нет, целые отрасли на грани разорения. Какие войны? Мы просто не можем себе этого позволить.
Сама идея того, что мы можем развязать войну с Украиной, была мне настолько чужда, что я никогда не думала об этом. В смысле, война с Украиной? Минимум у трети россиян там живут родственники и друзья, причем не какая-то там седьмая вода на киселе, а бабушки и дедушки, родители, двоюродные братья-сестры…
23 февраля у нас была забронирована экскурсия на Эльбрус. Мы уехали на целый день, в 6 утра нас забрала машина от санатория, и вернулись мы только в полночь, попили чай и легли спать.
24 февраля я проснулась в 8 утра, полезла в телефон смотреть непрочитанные сообщения, ответила знакомой в групповом чате о том, что за погода была вчера на Эльбрусе. В ответ на это мой друг написал мне: «Наташ, началась война».
Я не поверила. Бывают такие моменты, когда ты слышишь что-то и просто не веришь. Не потому что не доверяешь человеку, который это сказал, или считаешь, что тебе врут. А просто не можешь поверить, что такое возможно. Я заглянула в телеграм, поскольку именно там я читаю новости, и убедилась, что это правда. Российская армия в 6 утра начала бомбить украинские города.
По образованию я историк. И у меня в голове не укладывалось, как можно было сперва возвести в культ Великую Отечественную войну, из каждого утюга вещать про «не забудем, не простим» и борьбу с фашизмом, а затем в 6 утра начать бомбить украинские города? «22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война». Я против сравнения всего подряд с ВОВ, но тут параллель напрашивалась сама собой.
Следующие две недели прошли, как в тумане. Я не выпускала из рук телефон, ночью просыпалась и читала новости. Было страшно, тошно и горько. Аэропорты на юге закрылись один за одним, и мы не знали, как и на чем мы будем возвращаться в Москву. Рядом с нами в столовой сидела семейная пара, которой надо было из Воронежа забрать ребенка, и они не знали, как туда попасть, ведь аэропорт Воронежа закрыт.
Мама звонила мне и требовала, чтобы мы покупали билеты на поезд и немедленно возвращались, а я не хотела никуда возвращаться. Я хотела бежать из страны как можно дальше. Но бежать было некуда, и 28 февраля я вернулась в Москву.
Такси везло меня домой, а я смотрела на пустые шоссе и посты ГИБДД и чувствовала себя так, словно мой город оккупировали.
До сих пор не могу смотреть на Москву прежними глазами. Я любила этот город всей душой, я здесь родилась, выросла и видела его прекрасным во всех его проявлениях, от исторического центра до промзон и пятиэтажек. Столько поколений людей здесь жило, творило историю города, и я была его частью. Мне нравился вид Кремля над рекой, сияние золотых куполов церквей, величественные сталинские высотки, нежные модерновые особняки в центре, бары, вокзалы, набережные, метрополитен…
Теперь все как будто покрылось прахом, посерело, а в центре, рядом с Кремлем, я стараюсь вообще не бывать. Теперь он вызывает у меня давящее чувство, хочется сбежать подальше от этого всего.
У меня родственники в Украине: мой отчим оттуда. Их семью в свое время раскулачили и из Орловской области выселили на Херсонщину. Это была большая семья – прадед и прабабка отчима и их 11 детей. Теперь они все живут в разных городах Украины. Мы ездили друг к другу в гости и созванивались, а теперь часть из них не хотят с нами разговаривать. О том, живы ли они, мы узнаем от другой части родни, которая все еще поддерживает с нами связь.
Сейчас Херсон эвакуируют. Дом, где жили родители отчима в городе Марганец, разбомбили. По счастью, часть родственников выехала из херсонской области в Россию и хотя бы не находится под обстрелами, это большое облегчение. Мать отчима отказалась выезжать. Вернулась в Марганец и остается там.
За прошедшие 8 месяцев войны я сделала для себя множество неприятных открытий. Я взрослый человек и признаю, что я на множество вещей закрывала глаза. Я находилась внутри своего «социального пузыря» и распространяла порядки, принятые в моем кругу на всех.
Оказалось, что я живу на одной земле с людьми, которые рады тому, что в соседней стране убивают совершенно незнакомых им людей, таких же, как они сами. Которые слушают словесный понос с экранов телевидения и верят в этот бред на полном серьезе. Которые призывают убивать мужчин, насиловать женщин. Которым так нужны стиральные машины, что они готовы тащить их через поля и разбитые дороги до ближайшего офиса СДЭКа из чужих разграбленных квартир.
Есть люди, которые приходят в ТикТок к молодой девушке, выбравшейся из окруженного Мариуполя и рассказывающей об ужасах войны, и пишут ей гадости. Что она недостаточно страдает. И что раз она не плачет в кадре и причесана, значит, она врет.
Есть люди, которые не верят собственным родственникам, а верят телевизору. Видят в газовой плите огромный повод для гордости и считают возможным тыкать этим фактом в лицо тем, у кого, возможно, от дома ничего не осталось, кроме развалин.
Почувствовав на себе санкции, обращают свои претензии не к своему правительству, по вине которого у нас не производится почти ничего своего, а к правительству чужому, которое о них не подумало. У нас есть люди – и их много! – которые считают, что неславянская внешность – это повод для оскорблений и уничижительного отношения. В нынешней ситуации, когда идет война, когда экономику штормит и непонятно что будет завтра, они больше всего озабочены присутствием в обществе геев, лесбиянок и представителей других «нетрадиционных» меньшинств.
Воистину, если бы все эти люди в той же степени интересовались своей жизнью, а не жизнью соседа, наша страна давно была бы процветающей.
С февраля меня преследует чувство, будто бы мою страну у меня отобрали. Потому что в моей России такого быть не могло. Отобрали мое право гордиться нашим прошлым, и само это прошлое измазали в грязи. Отобрали мое светлое будущее, возможность жить в мире, свободно и без чувства вины.
Оглядываясь назад я понимаю, что это все у нас отобрали уже давно – в 2011-2012 годах. Просто мы этого не замечали, жили свою жизнь и надеялись, что мы проживем достаточно долго, чтобы увидеть Прекрасную Россию Будущего. Восемь месяцев я ощущаю себя меньшинством в своей стране. Если столь многие россияне «такие», а я «не такая», то кто же я тогда? А все те, кто уехал? На этот вопрос я пока что не нашла ответа.
