Татьяна Романова: «Я не хотела становиться соучастником»

Психолог Татьяна Романова, руководитель благотворительных фондов — героиня новой серии проекта «Очевидцы». Её диагноз российскому обществу — невроз.

Расскажите о себе.
— Я — москвичка. Закончила факультет психологии МГУ в начале 90-х. Занималась executive search, работала на крупные финансово-промышленные группы. Даже была директором по персоналу. А с начала двухтысячных поняла, что все-таки мое призвание в другом. И связала дальше свою жизнь с общественной деятельностью. Работала в различных благотворительных и просветительских фондах. Занималась организацией волонтеров, и даже приобщилась к возрождению в России такого замечательного праздника, как «День белого цветка», который в свое время царская семья учредила по всей России. В современной России этот праздник возродился для того, чтобы собирать помощь для многодетных семей, на создание «Дома малютки» и так далее.

Ваши первые мысли и чувства 24 февраля?

— Один, наверное, из самых страшных дней в моей жизни. Он для меня начался с того, что я проснулась рано утром. Мне позвонил мой сын и сказал: «Мама, как же ты можешь спать? Началась война». У нас с ним такая особенная судьба: мы в начале двухтысячных переехали в Крым, тогда украинский Крым, и прожили там шесть лет. Он там пошел в первый класс. Естественно, у нас очень много друзей из Украины. Что ему, что мне посыпались ночные звонки. И я когда проснулась, уже посмотрела на свой телефон, у меня было аудиосообщение от моей киевской подруги. Она плакала, и она сказала: «Не верь всему, что вам будут говорить. Нас бомбят!»

Почему вы уехали из России?

— В какой-то момент я потеряла возможность дышать этим воздухом, смотреть в глаза людям, которые считали, что 8 лет терпели. Нашлись и те, которые сказали, что йес, скоро Киев возьмем! Как в страшном сне, как эхом все время крутилось в голове. И я поняла, что моя жизнь и это место совсем несовместимы. Ощущала, что если я не уеду из страны, то я буду соучастником этого убийства, этого беззакония.

Почему в России столько людей, которые поддерживают войну?

— Каждый день, на самом деле, думаю об этом. Потому что, я оказалась не исключением. У меня тоже нет со всеми моими близкими друзьями и родственниками единомыслия. Я понимаю, что на сегодняшний момент помимо той войны, которая развязана, еще существует война средств массовой информации. И то, насколько она действенна, даже сложно предположить. Я, как психолог, понимаю, что это идет программирование мозга. Подспудно, независимо от воли, интеллектуальной возможности человека, на него это очень действует. К сожалению, аргумент: «8 лет терпели» оказался для большинства россиян самым главным аргументом. При том, что о самом начале того конфликта, который случился на Донбассе, никто даже не задумывается. О том, что первые военные действия были осуществлены со стороны России. Я думаю, что это зомбирование.

Занимаясь общественной деятельностью, ты, конечно же, должен быть носителем какой-то большой гуманистической идеи. Эта идея собирания народа, как единого целого, она, в том числе, выражена в большом количестве мифов. И этот миф о сильной России, которая объединяет огромные территории империи, он является доминирующим. К сожалению, вместе с таким мифом одновременно живет и другой: здесь у нас все хорошо, а вокруг все плохо.

Что должно случиться, чтобы люди в России очнулись?

— С одной стороны — время, а с другой стороны, наверное, обретение нового опыта дается ценой таких испытаний и кровью. В целом, в ситуации такого колоссального помрачения, заблуждающийся человек сможет прийти в себя только после того, как он обо что-то ударится. Что-то такое чрезвычайное случится. Я думала, что вдруг люди прозреют, когда была объявлена мобилизация. Я, если честно, надеялась на это. Что начнутся возмущения, что матери встанут, жены встанут. Но это так печально. Одна питерская и одесская поэтесса даже написала: «Ну как же так? Единственное, что вас возмущает, что вам не хватает хорошего обмундирования. Не слишком удобные лагеря для того, чтобы вас дальше отправлять в зону военных действий. Вот вы только об этом переживаете».

Почему в случае с мобилизацией не работает инстинкт самосохранения?

— Сейчас такое расслоение общества проявилось максимально. Потому что есть люди, которые уехали сразу. Есть ребята, которые умчали. Ребята и мужчины, которые умчали сразу же через все возможные границы: в Казахстан, в Грузию, куда-то еще. Все, кто могли и имели достаточно смелости сделать это. Есть те, которые как-то еще уклоняются, и это такая часть общества, которую я даже не берусь оценивать в процентном соотношении к инертной части населения. Они все-таки поступили по-другому. У меня на них большая надежда на всех. Большая надежда на всех нас. Большая надежда, что мы сумеем транслировать другую позицию своей любви к России, которая должна жить без тирании, и которая уж точно не может оправдывать никакое человеческое убийство.

Чего вы боитесь больше всего?

— Я сейчас не дома, у меня родители в Москве. Они уже совсем не молодые, естественно. Уж точно они никуда не поедут, не говоря уже о том, что они не во всем согласны с моим отъездом. Они сторонники теории, что все, что происходит с твоей страной, ты должен разделять. Для меня, конечно, самое страшное оказаться далеко от них, если война полностью перейдет на территорию России. К сожалению, каждый месяц приносит все более худшие новости. Я поэтому для себя это не могу исключать.

Вас огорчает поддержка войны руководством Русской православной церкви?
— Для меня это ужасно тяжело, потому что я всегда жила рядом с церковью и очень много помогала, участвовала в благотворительных акциях. Для меня это, конечно, страшнейший удар. И я так счастлива, что я сейчас оказалась Грузии, отогрелась. Грузия — это страна, в которую христианство пришло в первые века нашей эры. И грузины, даже если они не ходят в церковь, не так часто ходят церковь, но они верят, так, как дышат. Мне очень понравилось высказывание одного из священников, с которым я здесь познакомилась, что церковь Христова — она церковь не государства. Церковь должна быть Христовой, только тогда она жива. А вот как раз то, что сегодня происходит в России, это — церковь выполняет задачу государства.

Как психолог, какой диагноз вы могли бы поставить нашему обществу и его нынешнему состоянию?

— Это невроз, конечно. У многих невротических больных бывает так, что скрытый мотив на самом деле руководит всеми поступками мыслями и чувствами. А человек озвучивает совсем другое. Это ведет к неверной социализации, неверным поступкам, бесконечному нарушению самосознания у человека, к агрессии, ко многим другим тяжелым проявлением невротической личности. И это приблизительно то, что сейчас происходит. 

Опять же, эти перегретые эмоции и невозможность услышать другого человека. Ведь для того, чтобы ты услышал другого человека, ты должен признать, что ты можешь тоже ошибаться, это во-первых. Во-вторых, ты не должен нарушать самого важного: ты уважаешь и ценишь себя, и поэтому ты уважаешь и ценишь другого человека. А если ты допускаешь мысли, что есть плохие и их можно убивать, то ты уже не уважаешь не только другого человека, но и не уважаешь себя.
Я надеюсь на какое-то чудо прозрения. Каждый, наверное, по-своему к этому придет, но, возможно, когда в каждую семью постучится необходимость отдавать своего сына. Потому что я, например, знаю, что очень многие из тех, кто сегодня выступают в средствах массовой информации, своих сыновей до сих пор в армию не отдали.

Хотите ли вы вернуться в Россию?

— Очень хочу. Я никогда не мыслила своей жизни без России. Для меня это то место, где я родилась, и я ее очень чувствую. То место, где бы я хотела и умереть тоже. Там все пропитано тем, что я очень люблю. Но не в нынешней ситуации, конечно же. Как человек, который занимался много общественной деятельностью, мы собирали деньги на помощь нуждающимся, я тогда уже сталкивалась с тем, что Россия становится все крепче и сильнее. Все дальше уезжая от центра в регионы, я понимала, что они развиваются. Все, на что потратило большие, колоссальные деньги наше государство — это увеличение преследования собственных граждан. Я сейчас с ужасом понимаю, что весь запас богатства тратится на войну. Не на увеличение пенсий, которые на самом деле маленькие совсем. Не на помощь малоимущему населению, пенсионерам, многодетным семьям, детям-инвалидам, которым нужны дорогостоящие операции, а на войну. И от этого я прихожу в ужас. И люди поддерживают это. При этом очень бедно живут, понимают, что у них нет всего необходимого для нормальной, достойной жизни, и поддерживают то, что наши деньги тратятся на войну, неправедную войну. Конечно, я в этой ситуации не смогу жить в России, не смогу общаться с людьми, потому что моя профессиональная деятельность напрямую связана с этим людьми. Пока диалог невозможен.