«Танки ехали по клумбам, бельевым веревкам, молодым деревьям». Оккупация в Изюме

Анастасии (имя изменено) — 50 лет. Всю жизнь прожила в Изюме. Российское вторжение в Украину стало для нее шоком. Отправив в эвакуацию дочь с внуками, сама осталась в родном городе. О том, что ей пришлось пережить за семь месяцев оккупации — без света, тепла и воды, Анастасия рассказывает в проекте «Очевидцы 24 февраля».

— О том, что началась война, мы прочитали в Вайбере. В шесть утра я проснулась по будильнику. Нас еще не бомбили, но информация уже пошла. С работы написали, что сегодня на смену не выходим. Потому что — война. На нас напали. Мне стало страшно, так как в доме было двое маленьких детей.

Происходящее было тяжело осознать. Мне 50 лет недавно исполнилось, я рождена в СССР, воспитана на том, что все мы братья, мы все славяне. Было чувство, что все это страшный сон. Слухи-то о том, что может начаться война, ходили, но мне в это не верилось. Я думала, что в 21 веке война невозможна.

Запасы еды мы обычно делаем по выходным, на неделю. 24 февраля был четверг, так что продукты были почти на исходе. Дочь побежала в магазин — везде были большие очереди, купить что-то было уже невозможно. Денег снять в банкомате тоже не получилось — очереди, да и наличные там быстро закончились. Через несколько дней нас начали бомбить.

На начало войны нас в квартире находилось пятеро: я, мой муж, моя дочь и двое внуков. Когда наш город начали утюжить бомбами, мы от бомбежек поначалу прятались в коридоре. Там было очень тесно. И это пятый этаж — понимаешь, что две стены в коридоре от бомбы сверху мало спасут. Потом пошли в детский сад, там в подвале с детьми прятались. Потом решили детей эвакуировать. Дочь с внуками удалось посадить в проезжающую машину, в багажник. А я осталась в Изюме.

27 марта мы увидели, как они [российские военные] едут. Они ехали не по дороге, а прямо под окнами — между детским садом и двором жилого пятиэтажного дома. С автоматами, с поднятыми дулами этих танков, на Уралах. По клумбам, по бельевым веревкам, по молодым деревьям…

Я всю оккупацию прочувствовала на себе. Мне повезло, я не сталкивалась с российскими военными. Единственные контакты – постоянные проверки документов на всех блокпостах. И вопросы: а где ваша дочь? А она не в ВСУ? И так далее.

После первой бомбежки 24 февраля разбомбили газопровод, который снабжал город. И сразу отключили отопление. Свет и вода еще были. Потом куда-то еще прилетело — не стало на какое-то время света и воды. В доме стало холодно, но можно было еще одеться. Мы собирали снег, чтобы его растопить — руки помыть, в туалете смыть. Потом ходили за водой к местному колодцу.

А с 9 марта, я это хорошо помню, потому что именно в тот день удалось эвакуировать из города дочь и внуков, воды и света у нас больше не было. Ни обогреватель, ни электрочайник, ни микроволновку уже нельзя было включить. Хорошо, что в гараже был мангал, принесли его домой. И ходили собирать под обстрелами обломанные деревья, скошенные стрельбой. В квартире было три градуса, что-то помыть было уже невозможно.

За продуктами ходили, когда был еще пешеходный мост, в другую часть города. У деверя там огород был, и мой муж ходил туда под бомбежками. Мы варили в кастрюле похлебку, в нее клали пять картошин размером с куриное яйцо, какой-то крупы, и морковку, размером с мизинец. Это был у нас обед и ужин. А утром на костре во дворе делали чай. И оладушки. Первую неделю была мука. Когда она почти закончилась, в ход шло все, что осталось. Пара ложек овсяных хлопьев, ложка манки и ложка муки — вот такие были оладушки. Но мы и им были рады, так как хлеба не было. Один раз нам удалось достать несколько овощей и фруктов. В марте на местном рынке владелец контейнера раздавал подмороженные помидоры, груши, мандарины. И мы были рады им.

Вместе со светом пропала и связь. Поймать ее можно было только в одном месте. Около телевизионной вышки, которую тоже разбомбили. Я туда ходила звонить дочери. Но и там нужно было долго ходить, ловить сигнал. Если удавалось с дочкой поговорить 10–15 минут, то это очень хорошо. Услышать от них, что здоровы.

У меня в России есть родственница, которая до сих пор пишет, что мы «бандеровцы», и что «не переживайте, придет Россия и вас освободит». Я ей пишу, что пусть она к тебе приходит и тебя освобождает. Это родственница, которая не верит в то, что мы чувствуем и что пережили. А есть другая знакомая, не родственница, бывшая изюмчанка, она через какие-то свои пути мне передавала посылки, чтобы мы смогли как-то выжить. Она с кем-то договаривалась, платила им.

Я семь месяцев была в Изюме без связи, без света и воды. Мой муж разобрал игрушки, вынул батарейки и сделал радио, чтобы хоть какие-то новости получать. У нас было два радио, одно украинское, другое Z-Радио, которое нам включали. И было четко видно, где правда, а где ложь. Муж в комнате, у него украинское радио, а я на кухне с русским. Мне русское радио рассказывает, что в Балаклее разбили украинскую армию — совсем разбили, Изюм под нашим контролем, все прекрасно. Заходит муж и говорит, Балаклея — украинская. Даже Изюм когда взяли, двое суток их [российских военных] уже нет, а дочь мне говорит, что по российским каналам говорят, что идет борьба, гибнут украинцы. А у нас — двое суток тишины. Очень трудно верить русским.

Я не хочу всех в одну кучу смешивать. Но была же Вторая мировая война, и русские с немцами, и украинцы с немцами сейчас в нормальных отношениях и могут общаться. Но я не могу сказать, когда украинцы с русскими смогут общаться. И смогут ли.