«Одну убили – две разделись. Туда же бегали офицеры нашей части»
Андрей (имя изменено) – бывший российский кадровый военнослужащий. Ныне дезертир, который скрывается в России. Ему за 30, стаж в вооруженных силах РФ более 10 лет. Перед вами — его свидетельства о первом годе вторжения в Украину. Этот рассказ собран на основе переписки и обрывочных воспоминаний Андрея. Мы не можем проверить упомянутые в тексте события и личность автора, а также не разделяем его оценки. Но мы считаем важным предоставить ему голос для выражения взгляда на войну изнутри системы. Текст опубликован с минимальной редактурой. Отдельные уточнения, необходимые для понимания, даны в скобках. Некоторые детали опущены по соображениям безопасности.
– Моя история не поместится в одном письме, но попробую начать.
Я военнослужащий, был среди первых, кто заходил на территорию Украины. Пробыл в войсках после вторжения около года. Не солдат, не старший офицер. Не уверен, что безопасно уточнять. Черт их знает, как сильно захотят найти, и не найдутся ли другие свидетели тех событий.
До 2022 года я был полностью на стороне ВВ. Да, я видел, что выборы – фикция, но считал это нормой, ведь не было других достойных кандидатов. Уже потом понял, почему их не было. Армию сравнивал с кулаком, а правительство – с головой. Вот встретил ты на улице алкаша – да, он еще не ударил – но ты оценил все и решил, что надо бить первым. А кулак тебе такой: «Ты что? Так нельзя!» И вот ты лежишь на земле, и тебя пинают. Поэтому правительству виднее. Сейчас, конечно, так не считаю. В рядах армии было другое отношение. Многие не хотели в этом участвовать.
«Находили местных, возможно, наводчиков. Одного долго били, пока он не умер»
– Мы тогда ехали почти парадным строем, не очень понимая, что происходит, но вроде делали какое-то хорошее дело. Бардака хватало: тут и срочники, которые ехали на полевой выход и которых было непонятно куда девать, и неработающая техника, и барабаны с горнами вместо лопат и касок. Знало-то только командование. Младший командный состав был абсолютно не готов. Учения, проводимые до этого на границах, были больше похожи на борьбу с алкоголем. Мы не собирались воевать. Я собирался купить квартиру – и на пенсию.
Потом – кавардак. Все вперед, ничего не понятно. Многокилометровые пробки по 4–5 колонн из военной техники – большим начальникам хотелось поскорее отличиться. Техника, не заправленная по норме или просто на ладан дышащая, только злила этих начальников. Бросали ее с экипажем прямо на дороге. Часто этих ребят потом никто не находил. Многие машины с экипажами просто отставали/терялись, потом попадались украинцам.
Много срочников. Да, если ему 18 лет, он вчера пришел в армию и сегодня подписал контракт, то юридически он не срочник уже. Знаю, как уговаривали на контракт – сидел на совещаниях в час ночи и слушал бредовые идеи, как уговорить.
Вчерашние срочники разбегались по подвалам. Украинцы их доставали оттуда и в лучшем случае сильно избивали. Это был провал полный.
В первые дни нас, как ни странно, прекрасно сдерживали небольшие отряды противника. Несколько сменяющихся коптеров и блуждающий миномет были максимально эффективными против продвижения пехоты. Джавелины и мины прекрасно сдерживали танки. Армия в тот момент была не способна проявить гибкость и просто стояла как баран перед новыми воротами, удивленная, что привычное бодание не работает.
Якобы большие деньги вливались в Украину, и ВВ докладывали, что нас там оппозиция встретит с распростертыми объятьями. А президент Украины, тот который нам нужен, сидит в Беларуси и ждет, когда мы Раду возьмем.
***
В первое время я плохо понимал наше местонахождение. С одной стороны и не надо было для моих задач, с другой – состояние чаще всего было из категории: «Что происходит вообще?» Мне бывает сложно вспоминать все и прокручивать в голове. Сейчас уже почти нет тех, кто был тогда. Когда последний раз был в строю штурмовой бригады, я не видел ни одного знакомого лица. Одни мобилизованные.
Было много потерь в первые дни. Командование не подавало сразу все имена – растягивало, чтобы цифры были не такими катастрофическими. Были ошибки: колонны, идущие впритык (одну-две машины подбили – и колонна не может выехать). Отдельные машины отправлялись по задачам, но солдатам не хватало опыта. В армии есть прекрасные учебники по боевой подготовке, но все эти журналы боевой подготовки, расписание на неделю и контрольные занятия максимально оторваны от реальности.
Довоенный пример. Мне вручили взвод саперный. Солдаты мины в глаза не видели. Через два дня приезжает комиссия с Москвы для проведения контрольно-показных занятий. Ей нужно показать, чему солдаты научились за прошедший учебный год. Нашли ящик с минами (ВКПМ-2), выехали. Я с солдатом в поле: он ставит мины, я учу. Думал, успею, пока проверяющий не пришел и не начал принимать норматив. В итоге проверяющий подошел, увидел, что на поле людей больше, чем положено по нормативу, и ушел, сказав, что мы не сдали. Обвинили меня, пришлось решать вопрос «по-другому». Так все и сдавалось, так все и готовились в армии.
***
Истории первых дней, которые помню.
Комбат нашел двух парней лет 18 в подвале, в форме. Очень напуганы были. Комбат их отпустил, сказал: «Бегите отсюда». Многие возмущались, не хотели отпускать.
В одной деревне двух мужиков призывного возраста связали скотчем и заперли в подвале. Потом команда «уходим». Так бы их там и бросили в подвале – умирать. Но ПВОшник побежал в подвал, открыл и сказал им выходить через час, как все уедут.
Вообще, очень часто бывала эта команда. «Уходим» – и мы бросали все и уезжали. С вечера мы общались с местными жителями, они надевали белые повязки. А с утра нас уже не было. Зато, подозреваю, были украинские военные. Что происходило с жителями с белыми повязками, думать не хочу.
Бывало, что находили местных жителей, возможно, наводчиков. Знаю, что одного долго били, пока он не умер. Яростно и злобно, пытаясь отомстить за всех убитых товарищей. С тем мужчиной была женщина, она убежала. Мужчину похоронили около подвала, где жили.
***
С первых дней удивляло, что не было сформировано групп для принудительной эвакуации гражданских, для работы с ними. Конечно же, они, защищая свою страну, передавали, куда могли, координаты наших войск. Это сделал бы любой гражданин своей страны. Все люди в первую очередь любят свою страну, пропаганда везде с детства этому учит. Но если вы пришли якобы «спасать мирный народ от фашистов», где дома/поселки, куда их можно вывозить? Где люди, которые общаются с ними, утешают, узнают, что им нужно?
Был момент, когда я сам уточнил у командира: «Может, в расход?» Гордиться нечем, но был напуган: каждодневные удары артиллерии довели нас до состояния загнанного зверя – ничего не понятно, но очень страшно. И тогда к нам приходят пара за 50, мужчина с женщиной. Женщине нужно лекарство, у нее случился инсульт. Мы ничего не могли предложить. И мужик сказал: «Значит, в Киев поедем». Очень надеюсь, что они хорошо доехали, переживал за них. Но в тот момент мысль была: вот поедет он, остановят его ВСУ и спросят: «А кто ты, откуда и видел ли русских?». А у него жена рядом. И кто ему ближе, о ком он будет беспокоиться? Конечно, сдаст.
И тогда я сказал, что отпускать их нельзя. Командир ответил: «И что ты предлагаешь? Убить их?» Тишина.
Они уехали. Командир сказал группам по дороге пропустить их. Хороший был командир. В дальнейшем при подобных случаях командиры отдавали приказ «в расход». Одного из таких недавно видел по телевизору – в политику пошел. А тот, который сказал пропустить, потом погиб от огня своих, когда два батальона, не разобравшись в тылу, друг по другу начали работать со всего.
«Дед вышел с ружьем, выстрелил несколько раз – убили его»
– Вообще, сложно писать. Истории накладываются друг на друга. Начинаешь одно писать, вспоминаешь другое – и понеслась.
Прежде чем проверить дом, сначала орали что-то типа:
– Выходи, я тебя вижу! Выходи, сука. Гранату кину». Так и с домами, и с окопами – стандартная проверка.
И вот, картина – на ступеньках сидит старый военный, испитое лицо, в руке трехлитровая банка то ли помидоров, то ли огурцов. Ему хреново, похмелье. Но орет: «Выходи, щас гранату кину». Орет кое-как и запивает из банки.
Дело было в Стоянке в Бучанском районе. В одном доме дед вышел с ружьем, стрелять начал. Наши не сразу убили – залегли, начали кричать, чтобы успокоился и бросил оружие (так они сказали, я был на соседней улице, там зачищал). Он выстрелил несколько раз – убили его. В доме был ребенок, девочка.
У меня конфликтов с местными не было. Не такой я человек. Контакты были, как правило, если мне необходима была информация, либо случайное перекидывался словом о том, как все достало.
***
Это не спецоперация, а цирк уродов, сопровождающийся таким количеством жертв и трагедий, что истории о немцах во время ВОВ блекнут. Кстати, я стал лучше понимать их, и теперь не считаю, что немецкий солдат – плохой по умолчанию. Он точно так же выполнял свою работу. Сложно быстро понять, что есть что. С должной пропагандой и поедание человечины можно объяснить красиво и убедить тебя это сделать. Видимо.
Солдаты массово вели себя как стадо варваров. Мне кажется, это защитная реакция – как утешение и желание компенсировать тот ужас, в котором живешь. Будто тебя внезапно поместили в ад, и ты пытаешься к нему приспособиться. Когда сейчас вспоминаю, что там было, что видел и делал, иногда кажется, солдат должен умереть на войне. Не стоит ему возвращаться оттуда.
***
История про минометчиц, хоть и не мною лично увиденная.
Вообще много историй там ходит, и непонятно, что придумано, а что нет. Но эта – настолько ужасная, что даже если есть хоть малая вероятность, что она правдивая, надо ее помнить. А вдруг – правда? А вдруг выживут виновные?
Около поселка вагнера (ребят этих видел, не знаю, кто точно, но обученные, не облезлые зеки – серьезные и готовы были положить и нас на всякий случай) поймали трех девушек. То ли наводчиц, то ли минометчиц. Кинули в подвал, сказали раздеться. Отказались.
Одну убили – две разделись. Насиловали. Туда же бегали офицеры нашей части.
***
Мы брали все, что не приколочено. А что приколочено – отколачивали и забирали. Собак стреляли просто потому, что «вроде как в Чечне они потом собирались в стаи и нападали на людей». Мы не были полицией. Нам дали право убивать, а война все спишет. Если в окне шевельнулась шторка, туда летело все – от 5,45мм до 30мм и РПГ/РШГ (прим.ред. – вероятно, имеются в виду пули к автомату Калашникова, снаряды к пушке БМП и реактивные гранаты для штурмовых гранатомётов). Лучше убить не того, чем умереть самому.
Я в одном доме набрал в женской спальне носков, кофт. Мне сказали: «Поедешь, сопроводишь, отработаешь и назад». Из вещей с собой было мое спецоборудование и оружие со средствами бронезащиты. И в итоге я там жил около месяца: одни уехали, другие приехали, и без меня им было нельзя. Пришлось искать теплые вещи, нижнее белье, пледы на ночь.
Найти в давно выключенном холодильнике копченную колбасу – Боже, да у меня праздник! Идиотизм как есть.
Помню, после разведчиков заехали в шикарный дом. Было чувство, что действительно орки жили. Все перевернуто, обгажено, заплевано, загажено не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова. Сутки я отдраивал себе комнату, потом команда – «срочно отступаем».
Отступали долго, сидя на броне с капитаном и распивая припасенную бутылку коньяка. Капитан радовался, смотрел на звездное небо и говорил: «Мы едем домой!»
Домой мы не ехали. Ни в тот раз, ни во многие другие разы.
***
Приказ резко изменился: снова всем срочно вернуться на свои позиции. Мы ни черта не понимали. Это было полным бредом.
Многие жаловались, что насрали в свои окопы, и теперь самим же придется возвращаться в них. Есть «традиция»: оставил окоп врагу, насри в него. Странные условия порождают странные традиции.
Потом оказалось, это было то самое отступление с Киевского и Черниговского направлений, но в ходе отступления забыли танковую бригаду. Вернулись, заняли позиции, им сказали отступать.
Из того, что слышал: разведка доложила, что на пути отступления танков засада ВСУ (было узкое место, идеальное для засады). Но кто-то из высоких чинов сказал: «Б***ь, вы танки – езжайте». Танки попали в засаду, многие сгорели и погибли. Погиб и их командир. Ответственность возложили на него: «Все равно умер, какая ему разница?» Одного парня привезли без ноги, на броне (прим. ред. – имеется в виду бронетранспортер или боевая машина пехоты). Когда его перегружали для эвакуации он плакал и радовался – кричал: «Мама! Я домой еду, мама» Мы ему почти завидовали. Очень хотели домой.
***
После того, как танковая бригада «отступила», мы тоже уехали.
Ехали назад через Беларусь. Шутили, что теперь нельзя мародерить – дома. Радовались, что все закончилось, и мы домой едем. Многие оставляли оружие в боевых машинах и бежали домой. Такие и потом были, но не в таких масштабах. Сбежавших потом ловили, угрозами и уговорами возвращали на фронт.
Пожили в лесу и поехали дальше – на поезд. Отпускать домой нас никто не собирался. Многие прямо говорили (и начальство это понимало): «Если окажемся дома, мы не вернемся. Постараемся не вернуться». Не поехать из ППД (прим. ред. – пункт постоянной дислокации) – это одна статья. Уехать своим ходом из другой страны, с зоны боевых действий- совсем другая статья.
Кстати, с самого начала многие (особенно вчерашние срочники) отказывались идти воевать. Им говорили: «Хорошо, садитесь в камаз, езжайте домой. Пишите рапорт. Вы уволены и всего будете лишены». Сажали в камазы – и привозили в Украину. Высаживали и говорили: «Вы теперь на Украине. Кто теперь откажется, сядет на 20 лет, а то и вообще расстреляем».
«Мы сначала расстреляли, а потом увидели водителя»
– В белорусском лесу, куда нас привезли, был чертов дождь. Я уже скучал по Украине – там хотя бы можно было найти дом, завернуться в сто-пятьсот пледов и спать в тепле. А тут – дождь. И непонятно, куда идти. Хочется есть и спать. Нету сил. Вещи в камазе, который уехал на х**.
Бронежилет уже не снимали. В нем хоть чуть теплее было, хоть и болел уже позвоночник от него.
Потом был марш через города Беларуси. Люди выходили на улицы и махали, бабушки крестили. Было холодно ехать на броне, мы не высохли, и ветер сильно продувал. Но было мило и приятно.
Приехали на погрузку на поезд. Тут уже стало понятно, что мы точно не поедем домой. Тогда-то многие стали сбегать.
Когда нас вывели в Беларусь, забрали все оружие трофейное (ружья) и патроны к штатному оружию. Те же ружья гораздо позже раздавали как помощь от кого-то там, для борьбы с БПЛА. А без патронов… Они оставались у ряда офицеров, которые могли выстрелом в воздух прекратить разговоры среди личного состава – о том, что мы не хотим в этом участвовать. Звук выстрела хорошо работал на толпу.
Страх все еще был с нами и вовсе не остался сзади. Благодаря тому, что оружия было с нами, можно было грозиться статьями «покидание места службы с оружием» либо «утеря оружия» (прим ред. – ст. 338 и 348 УК РФ). Позже многие оставляли оружие в машинах и убегали. Их находили и пугали, что оружие утеряно: «Вернись лучше сам, иначе посадим – и ничего ты не докажешь».
Военная полиция не пускала даже в магазины. Боялись, что разбежимся.
***
Потом поезд. Тепло было. Это был отдых. Очень хотелось ехать вот так как можно дольше и восстанавливаться.
Приехали в город на границе с Украиной. С нами работал замполит:
– Вот кто не хочет ехать – ну ты скажи: «я п***р». Я тебе руку пожму, и ты домой поедешь.
Кто-то сказал:
– Да и пофиг, я пидор, домой можно?
Знаю, что позже с фронта приехал командир полка, подошел к этому замполиту и сказал: «Офицеров на передке нет. Много погибших. Поедешь со мной». Тот запаниковал: мол, если уедет с тыла – тут все развалится, на нем одном все держится. Типичный тыловик. Сейчас такие и остались у нас. Все не такие хитрожопые уехали на передок, где умерли. Страшно подумать, что после войны именно эти жуки тыловые будут ходить по стране с медалями (а медалей у них- ого-го уже) и рассказывать, как надо родину любить. Страшно, что именно гены таких людей останутся и дадут потомство. А ребята 18–19 лет, с которыми шел в атаку – хорошие ребята, честные и верящие, что делают хорошее дело – умерли. Умерли, хотя каждый из них стоил десятка таких замполитов.
***
В Беларуси смог позвонил домой.
Мама с бабушкой очень радовались началу войны. Мол, давно было пора. Тогда я верил в истории о том, что украинцы наступают, ведя перед собой гражданских (что за бред! как я мог в это верить?), но все равно отвечал, что все с ума сошли, что люди умирают.
Мне кажется, они и сейчас живут в другом измерении. Бабушка, как мне кажется, радуется войне. Не видя, как люди в конвульсиях умирают. Не понимая, как это страшно. Человек, когда умирает, страшно дергается. Такое не забудешь никогда. Мне кажется, показывай по телевизору такое, а не парады, войн точно было бы меньше. Я увидел это вблизи. Было неприятно. Хотелось добить, чтобы человек не страдал, но за попытку добить чуть не добили самого. На войне все озлобленны.
Мама, кажется, больше переживает, что у семьи будут проблемы, если молчать не буду.
А мне стыдно. Я не поеду туда из принципа. Мог участвовать, пока верил, что делаю правильное дело. А теперь не верю и вспоминаю трупы. И порой спать не могу. А если спать, то так, чтобы вырубиться, чтобы без снов. И стыдно, что не могу встать в полный рост и кричать правду, пока не услышат.
А сейчас – тем более. Ехать на войну – и сидеть в одном окопе с убийцами и насильниками, которые свалили на СВО? Дружить с ними, радоваться с ними, помогать им? Нет, спасибо.
***
Фосфор…
Помню, что с начала войны его видел в небе. Поганый воющий звук, с которым арт-снаряды его разбрасывают, не забыть. И всегда нам говорили, что это «хохлы, пи***асы».
И тут – эвакуация офицера. Тащим его на себе – как эти жирдяи физо сдают? И тут сверху: «Воу-воу-воу». Поднимаю голову и вижу над собой фосфор. П***ец. Могу убежать, но не с этим жирдяем, с ним еле тащишься. И бросить не могу – сгорит же заживо.
Повезло. Фосфор медленно опускался, и ветер сбил его в сторону. Но осветило нас знатно. Даже не знаю, почему по нам не стреляли. Может, от фосфора попрятались, а может, были людьми и увидели, что раненого эвакуирую. Мне казалось порой, что не стреляли в таких случаях. Конечно, дело в каждом отдельном человеке. Но знаю многих наших, кто и стрелял, и арту наводил на эвакуационную группу противника.
Когда доползли до деревни, командир полка радостно хвастался, что попросил артиллеристов фосфором «этих п***ров накрыть, чтоб не высовывались». И смех, и грех.
***
В госпиталь после ранения пришел важный молодой чемодан, представился сотрудником прокуратуры. Говорит:
– А вот вы видели нарушения (не помню уже конвенции, законов или просто «нарушения») со стороны ВСУ?
– Чего? Какие нарушения?
– Ну, использование химического оружия, убийство пленных. Может, вы хотите им обвинение предъявить?
Сука, какой же сюр! Я будто не с войны вернулся, а с соседскими мальчишками подрался и теперь должен пожаловаться на них.
Интересно что было бы, если ли бы я рассказал о нарушениях с нашей стороны.
Но через неделю я повысил голос на начальника госпиталя, которому при проверке палат не понравился пакет с мусором, и он решил отыграться на враче с санитаркой. И меня быстренько перевели в другой госпиталь в жопу мира.
***
Из ярких впечатлений в части – развлекуха офицеров, которые на войне не были и никогда не будут – бухать в части, потом ехать на машине своей через КПП и грозить срочникам: «А хочешь я тебя убью?.. Братцы, ребятушки, да я же Игорь, зовите меня Игорек… Че вы, уроды, упор лежа, да я убью вас».
***
После первого неудачного захода была переброска, и мы долго ждали в тылу: то один город должны были «освобождать», то другой.
За время, пока ждали, поймали парня, который периодически отходил в поле, где хоть как-то ловит сеть, и передавал информацию противнику.
Самое яркое воспоминание – как наши ПВО-шники сбили свой же самолет.
Очень весело вспоминать как мы говорили: «О, Зеленский мобилизовал зэков. Теперь Украине п***ец. Осужденные на свободе. Что в стране будет твориться?»
***
Отдельные истории вспоминаются иногда, как, например, засада в тылу противника с расстрелом машин и бабуля, которую сказали расстрелять. Из-за того, что это была засада, нельзя было давать гражданским уехать и рассказать ВСУ, где именно засада.
Девушка в бронежилете, которая везла минометы… Ford Transit красный, вроде. Мы сначала расстреляли, а потом увидели водителя. Я тогда удивлялся желанию сослуживцев сделать побольнее противнику. Для меня это все еще было обычной работой, без личных моментов. Тогда-то и были первые ссоры с ними. Пригрозили тут и оставить – и я замолчал.
В том же месте увидел впервые командиров высоких лично. Во время боя – полная неспособность руководить. Случайно услышал переговоры командиров частей, где один говорит второму: «Скажу, что шли, попали под артобстрел и отступили. Какая разница? Но хоть потерь будет меньше».
***
Долго сидели в этой деревне. Ни вперед, ни назад. Хороший был укрепрайон.
Как-то ПВОшники приехали. Хрен знает, чего их в эту деревню притащили. Командование были просто мастерами тупых идей. Еще и на тот момент командовал Каплей. Кто его знает, знает и сколько крови на его руках.
Офицер, мой друг, полушутя жалуется ему, что он там шикует в тылу, а мы тут впроголодь, жрать нечего. Ответ ПВОшника:
– Слушай, врать не буду, но что сам видел: приехала фура из «города, полностью забитая курицей. Перегрузили в б/м и отправили вам сюда. Я хрен его знает куда она пропала, но сказали, что вам довезли.
Сигареты тоже не давали. Мол, поставок нет, дорогу к нам обстреливают. В итоге склад с сигаретами, которых нет, сгорел от попадания арты. Кто рядом был, что-то успели забрать.
Это не нытье, что нас, бедных, не кормили, не обеспечивали. Это показатель того, как к нам относились. Что я не понял и тогда: мы просто мясо. Кто-то воюет техникой, а кто-то – людьми.
Тех, кто отказывался идти в атаку, лишали пайки, выгоняли на улицу с подвала/дома. Тогда еще не было этих «минусовать» и тому подобное. По крайней мере, я такой дичи не слышал.
Может, это норма – такое отношение? Не знаю. Я только в одной армии был. Но я верил, что это договор: я рискую жизнью, выполняя все, что они мне говорят – а они меня всем обеспечивают, защищают, дают полное медицинское, психологическое и материальное обеспечение.
Оказалось, что нет.
***
Надо же эти истории запомнить. Чем бы это все ни закончилось, будет чертовски обидно, если все это забудется.
Я окончательно понял свою роль в этой войне гораздо позднее, когда вернулся с ранением. Сначала понял, как появилась фраза: «Простите, что вместе с танком не сгорел». Потом вообще задумался и начал сомневаться. В какой-то момент понял, что не могу больше видеть эти лица – и перестал выходить на службу. Скрываюсь.
Территорию России не покинул, черт знает почему. Уже несколько лет в подвешенном состоянии. Прохожу по статье уклонение от исполнения служебных обязанностей.
В мой последний разговор с отцом я сказал, что если и вернусь туда, то уж точно не на той же стороне. Ни о чем не жалею. Раз не понял меня – значит, дурак. Значит, нечего общаться.