Александр Сенин — питерский рок-музыкант, радио- и телеведущий. Писал песни и играл на барабанах в группах «Кофе» и «Петля Нестерова». В разные годы вел эфиры на радио «Балтика», «Россия» и «Radio Imagine», каналах «FM-TV» и «100 ТВ», проекте «BalconyTV». Организовывал тематические экскурсии по Санкт-Петербургу, проводил встречи «Слова и музыка». Регулярный участник оппозиционных протестов. Вскоре после 24 февраля 2022 года с семьей перебрался в Белград.

Расскажите о себе.

— Здравствуйте, я Александр Сенин, петербуржец, уже престарелый человек, мне, прямо скажем, много лет, под 60. По образованию я инженер радиосвязи и радиовещания, но так получилось, что в момент перестройки, когда началась вся эта горбачевская история, мы начали заниматься музыкой и сделали группу под названием «Кофе», которая через 20 лет внезапно обрела второе дыхание и была буквально пару лет назад издана на всех носителях. Мы даже снимали какие-то видеоклипы через 20 лет после того, как официально развалились. Мы были группой студентов, все, кстати, из технических вузов, весело проводили время, и людям это нравилось. В связи с окончанием наших высших учебных заведений группа просто распалась, потому что все пошли по местам распределения и начали заниматься нормальной взрослой человеческой жизнью. Еще через годик трое бывших участников группы «Кофе» сделали еще один проект под названием «Петля Нестерова». Тут как раз рухнул железный занавес, открылись новые горизонты, мы начали гастролировать и делали это весьма успешно. Все было хорошо до тех пор, пока в Ленинград не переселилась группа «Nautilus Pompilius», и наш басист Гога Копылов туда не переместился. Поскольку нас было всего трое, и мы были очень сильно замкнуты друг на друга — барабанщик, гитарист и басист — то стало понятно, что того будущего, которое у нас было в прошлом, уже не будет, и мы тихо и спокойно в 93-м году развалились. Через какой-то довольно длительный период ничегонеделания, так как была полная безработица, я попал на «Радио Балтика» в качестве диджея. Лет 10, наверное, я там провел. Потом меня вдруг позвали на «Радио Россия». Я был вот этим голосом: «В Петербурге 13 часов». Это длилось еще лет 5, наверное, а потом вдруг наше бывшее начальство с «Радио Балтика» решило придумать проект под названием «FM-TV». Мы начали показывать, что происходит в радиостудии, вещали одновременно и туда, и сюда — и на радио, и на телевизор. Нашим художественным руководителем был Александр Николаевич Сокуров, поэтому за 5 лет, проведенные на «100TV», мне очень не стыдно. Потом «BalconyTV» — это абсолютно волонтерский проект. Мы должны были снимать на балконе музыкантов с видом на город. Там было два условия: песня должна быть своя, и все должно быть сыграно одним дублем. Нас закрыли, и с тех пор, до момента переезда, я был самозанятым гражданином, водил рок-экскурсии по Ленинграду, устраивал всяческие встречи на определенные темы. Был проект «Слова и музыка» в дружественном клубе «Фиш Фабрик», где мы просто разговаривали о том о сем, смотрели, что-то слушали. Это тоже было довольно успешно. В общем, я думал это дело продолжать, но потом случилось 24 февраля, и мы всей семьей оказались в Белграде: я, жена — мать детей — и двое мальчиков 17-19 лет. Мы здесь уже второй год.

Вы проявляли свою гражданскую позицию в России?

— Мы жили на канале Грибоедова, это самый центр Петербурга, Львиный мост, и совсем недалеко от нас, буквально в двухстах метрах, был штаб Навального. Так получилось, что как раз в это время они искали себе офис-менеджера, и я, разумеется, им написал. Я получил ответ по телефону: «Извините, вы написали, что вы, может быть, для нас престарелый. Так вот, вы для нас не престарелый, но, к сожалению, вакансия уже…» ну, и дальше. То есть я был готов работать у Навального. Сейчас я с трудом представляю, что бы было, если бы в моей трудовой книжке это было. Я, сразу скажу, что не знаю, где моя трудовая книжка, и не очень этим интересуюсь, но я был бы, наверное, горд собой. Мне было бы что показывать детям, если бы там была запись о том, что я работал в штабе Навального. Но, увы, не сложилось. Ну, как можно было не участвовать? Конечно, у нас была своя компания, чуть ли не своя колонна, человек в 30 — люди, примерно моего возраста, которые друг друга знают и встречаются на митингах. В это время как раз начинались всяческие «Марши несогласных» и т. п., и, разумеется, я считал своим долгом и обязанностью там быть. Это было время, когда «Марши несогласных» были разрешены. У меня тогда даже не возникало вопроса, могу я или нет. Я должен, и все. А что еще я мог? Подписать какое-то письмо и сходить на прогулку. Все.

24 февраля 2022 года. Каким вам запомнился этот день?

— 23 февраля в клубе «А2» играли концерт Борис Гребенщиков и группа «Аквариум». В этот же день мне вдруг поступило предложение о сотрудничестве, очень даже хорошее предложение, от сетевого радио, которое называется «Радио Ваня». Я, признаться, не знал о том, что это такое, и начал гуглить. У меня волосы стали дыбом, и я сказал: «Спасибо, ребята, но нет». Я сразу не сказал, ходил и размышлял, что мне делать: пойти на концерт группы «Аквариум» или на собеседование к «Радио Ваня». Это было 23 февраля, 24-го все произошло. Паника была у всех. Казалось, что надо посмотреть, что будет в первые три дня. Киев не взяли, и стало понятно, что это всерьез и надолго. Но даже когда мы приехали сюда — я, видимо, по натуре оптимист — мне казалось, что не может эта история долго тянуться. Ну нет, это невозможно. Но это уже продолжается второй год. Когда начались одиночные пикеты, ты выходил на Невский проспект и видел автозаки, которые рядами стояли с обеих сторон Садовой и Невского. Как только один человек выходил куда-то в центр и просто лез за пазуху, к нему тут же подбегали космонавты и куда-то его винтили. Нет, я в этом уже не участвовал, мне было страшно.

Почему вы уехали из России?

— Мы, наверное, с 15-го года думали о том, что почему бы нам не пожить где-нибудь еще. Безусловно, все это сложно, особенно с детьми, но попробовать можно было, потому что у Насти, матери детей, интернациональная компания, которая много где имела офисы. В принципе, это можно было обсудить, у нее хорошая позиция в компании, и мы могли себе это позволить. Но у меня был мощный якорь в Ленинграде-Петербурге — моя мама, которая, грубо говоря, была почти лежачая. Конечно, я не мог ее бросить, а семья не могла оставить меня, поэтому мы все были прицеплены к ней. Когда 24 февраля все это произошло, 28 февраля, буквально через три дня, мамы не стало. Я понял, что она меня отпускает. Начинается война, у Насти интернациональная контора, которая занимается веб-дизайном, заказчики там со всего мира. И как вы думаете, будут ли заказчики со всего мира сотрудничать с компанией, которая находится в Санкт-Петербурге? Нет. Ответ однозначный. У нас фактически не было выбора. Я понял, что мне нужно сделать последние приготовления, сделал их, и как раз к апрелю мы управились, сели в самолет с пятью чемоданами. Вопросы вроде, где найти детям школу, мы как-то смогли решить.

Чем вы занимаетесь в Белграде?

— У Насти есть работа, мы под ее патронажем, точнее, матронажем, сюда и перебирались. Я был совершенно безыдейный хлопец. У меня был опыт что-нибудь покрасить, чем-нибудь выкопать, что-нибудь прибить, так что я решил, что буду искать здесь что-нибудь подобное. Наш водитель нам на это тут же сказал: «О, эту работу ты найдешь. Все сербы, которые умели хоть что-то делать, уже давно в Европе, так что спокуха». И так оно и вышло. Заказов было много, и сейчас мы находимся в одном из тех мест, к которому я буквально приложил свои ручки. Здесь я что-то красил и чистил. Сейчас это кафе. Здесь в Белграде огромное количество русских. Что только они не понаоткрывали здесь, хочу я вам сказать, за почти два года, что мы здесь. Это одно из тех мест, которое попало в момент. На некоторое время я эту деятельность прекратил, но начиналось всё с того, что, да, я красил стены. Во-первых, я примерно себе представлял, что такое гастарбайтерство, а во-вторых, когда ты попадаешь из своего места в чужое, не скажу, что враждебное, но чужое новое место, то тебе нужна какая-то социализация. И то, что я попал в эту прекрасную бригаду строителей, некоторым образом меня социализировало. Я был в компании своих соотечественников, и они делали примерно ту же работу, что и я. Один — айтишник, которому не удалось устроиться где-то в далекой Азии на островах. Второй — делает что-то здесь и одновременно консультирует своих ребят в Сосновом Бору под Санкт-Петербургом, как какую-то трубу класть. Для меня это было что-то абсолютно новое и классное, потому что это всё нормальные люди. Мне рассказывали историю, как один мой знакомый устроился на какую-то сербскую стройку, и то, как там себя с ним вели местные ребята… Так вот, это не то. Это, по-моему, третье или четвертое место, где я был задействован. Это полезно, хотя для моего уже старческого здоровья, наверное, это не совсем хорошо, но с этим можно жить. Плюс к этому, это та самая самостоятельность, которую я всегда хотел. Когда у тебя есть, грубо говоря, деньги на пиво — это хорошо. Это свои деньги, а не переведенные. То есть карманные расходы должны быть обеспечены собой. Мне это прекрасно удавалось. Безусловно, когда я задавал себе вопрос: «Неужели и дальше так будет?», меня периодически накрывала депрессия, но вдруг появились друзья, знакомые, совместный план и все остальное. Сейчас планы грандиозные. Что может быть лучше, чем мечтать? Так что пока я все это пытаюсь объединить в некий клубок и начать действовать уже не немножко, а в совсем другой плоскости. Намекну, что это связано с тем, чем я занимался в Санкт-Петербурге. Слово «эмиграция» — это неправильное слово, а «релокация» тем более. Мне кажется, что для ситуации с теми людьми, которые так или иначе оказались за пределами своей исторической, простите, родины в нынешнее время нужно придумать какое-то слово. Его еще нет, но его нужно изобрести. Как бы вы это ни назвали: релокация, эмиграция, отъезд, переезд — как угодно, пока главного слова нет. Не надо этого бояться, сколько бы вам ни было лет, кем бы вы себя ни чувствовали — состоявшимся человеком или наоборот еще зеленым юнцом или девушкой. Да, у меня была депрессия, но, слушайте, все преодолимо. Все в наших собственных руках — таков мой главный месседж. Ребята, оставайтесь людьми, и все будет в порядке.

Давление на музыкантов и ущемление свободы высказывания стимулируют протестные настроения в творческих кругах? Ждать ли нам волны гражданской лирики от российских рокеров?

— Ну, мне кажется, что все уже произошло. Есть лирика… Иноагент — это хороший орден, да? Если ты иноагент, то практически кавалер ордена. Взять хоть Белград — боже мой, здесь огромная русская диаспора. Ребята, которые проводили фестиваль «Боль» в России, теперь проводят его в Белграде, и очень успешно. Посмотрите на афиши города — они состоят в большой степени из имен известных русских. Извините, но последний раз на концерте БГ я был где? В Белграде. Последний раз на концерте Лёни Фёдорова где я был? В Белграде. Shortparis где я слушал? В Белграде. Это всё здесь. Разлом уже произошёл. ДДТ туда же. Это совершенно поразительное явление. В группе ДДТ, которую я последний раз слушал пять лет назад в Ленинграде-Петербурге, нет ни одного дезертира. Вся группа вместе с Шевчуком. Они понимают, что концертов в России у них больше не будет, и никто не дезертировал, все здесь. Это ли не Серебряный век? Я не очень люблю поэзию, лирику и всё остальное, но мне кажется, что это уже произошло. Опять же, Ерофеев — это что? Написал бы он своего «Великого гопника», если бы этого не было?

Как вы относитесь к музыкантам, которые участвуют в Z-концертах?

— Ничего не знаю по поводу денег. Люди, которые действительно ездили по госпиталям с концертами и какими-то художественными словами, мне известны. Мы с ними и до того, как всё это случилось, мало поддерживали отношения, а сейчас и подавно. Нет, я знаю, что, наверное, есть люди, которые из каких-то некорыстных побуждений поддерживают то, что происходит, но мне это непонятно. Это какой-то внутренний ценз. Как можно приветствовать то, когда бомбят людей? Я совершенно не хочу об этом думать. Абсолютно. Честное слово, мне это неинтересно. Эти люди не то, чтобы умерли для меня, но они мне неинтересны. Я знаю, что появился какой-то Шаман. Все говорят: «Шаман-Шаман». А я не могу. Я видел его фотографию, но включать его я не буду. Я, знаете, сноб, наверное, в этом плане. У меня была своя Алёна Апина, когда я работал ещё на «Балтике». Есть что вспомнить. А это хуже, чем Алёна Апина, я думаю.

Почему многие россияне поддержали войну или смирились с ней?

— Ну, я думаю, что это в первую очередь самоуспокоение. Некто решил в согласии с администрацией выставить свою кандидатуру и таки выставил её. Набрал минимум 200 тысяч подписей. Мы стали свидетелями людей, которые сплачивались в очередях. Кто б мог подумать, что столько людей не побоятся осуществить своё конституционное, не побоюсь этого слова, право и поставить подпись за другого кандидата. Поэтому я не думаю, что всё так просто. Люди, в первую очередь, опасаются за свою, даже не ипотеку, а за свою жизнь и безопасность. Я хожу на работу, получаю какую-то зарплату. Ну, почему бы нет? И это «почему нет» — тот вопрос, который люди себе задают. Ну, война. А почему нет? Ну, что-то ещё. А почему нет? Сталинские времена вернулись, только в другой форме. Люди, разумеется, всё это помнят и боятся. Ну и плюс к этому 20 лет пропаганды.

Чего вы боитесь?

— Не могу сказать, что я боюсь тотального конца всего, но, в принципе, это возможно, вероятность не нулевая. Второй мой страх держит меня здесь, в Белграде. Мне очень не хочется, чтобы мальчики, детки, которые уже вовсе не детки, были вынуждены брать автомат и убивать других людей. А за себя я не очень сильно беспокоюсь, потому что я предпенсионного возраста. Хотя нет, у нас же новый кодекс, поэтому еще есть время. В принципе, я уже видел много чего, сделал кое-что и очень не хочу портить себе некролог. Да, вот что я скажу: я боюсь испортить свой некролог.

О чем вы мечтаете?

— О мире. Мы не понимали этого до того, как все это началось. Я помню, что первое, что сказала нам наша учительница литературы в школе, когда мы проходили «Войну и мир» в девятом классе — по-моему, это ужас, нельзя в таком возрасте это воспринимать хоть как-то серьезно… Так вот, Ирина Юрьевна нам сказала: «Друзья мои, запомните, „Война и мир“ — это не две стадии. Война — это война, а мир — это мир, то, что есть вообще. Это свет, это человечество целиком. Как война влияет на это все и пытался нам объяснить граф на своих тогдашних примерах». Понимание этого у меня есть с девятого класса, что война влияет на человечество. Конечно, хочется пожелать мира, извините за банальность. А как он будет установлен, будет ли он установлен вообще — это уже вопрос не ко мне, а к тем людям, которые понимают (или делают вид, что понимают), что происходит. На самом деле, по-моему, понимания нет. Никто не понимает, что происходит. Это непонимание, зыбкость, утрата всех основополагающих принципов, прежде всего библейских. Я точно не религиозный человек, совсем нет, но, слушайте: черное — это черное, а белое — это белое, и это не изменить. Дважды два — это четыре, а не десять. Ну надо уже с этим смириться, если вы хотите это провернуть, а провернуть это никак не удастся. Я оптимист, мне кажется, этот морок пройдет. Он не может не пройти. Есть хорошее лекарство, кстати. Я, пользуясь случаем, прорекламирую человека, который в рекламе не нуждается. Я очень люблю Бориса Борисовича и очень люблю его программу Aerostat. Музыка в этой программе не главное, в этой программе главное — гребенщиковское мироощущение. Это очень сильно стимулирует и успокаивает. Когда ты слушаешь мудрого человека и в основном ты с ним согласен — это очень позитивно влияет на твой мозг и на твое мироощущение. Ну, не может морок не кончиться, он кончается всегда, какую бы книжку мы не взяли. Пока живо человечество, оно стремится не к войне, а к миру, к продолжению рода. Это самый главный человеческий инстинкт, и с этим невозможно спорить. Поэтому я думаю, что природа победит, она не может не победить. В этом мой оптимизм.