Александра Архипова: «Это — изучение зубов людоеда, которыми он нас ест»
Почему вместо «взрыва» — «хлопок», вместо «санкций» — «ограничения», вместо «падения» — «отрицательный рост»? Как власти манипулируют людьми? Что изменилось в массовом сознании россиян за полгода войны? И почему в трудной ситуации человек часто принимает неправильное решение? Об этом говорим с Александрой Архиповой — социальным антропологом, фольклористом, соавтором книги «Опасные советские вещи» и автором тг-канала (Не)занимательная антропология. «Это — изучение зубов людоеда, которыми он нас ест. Он, в конце концов, нас съест. Но мы оставим миру отчет о том, как именно эти зубы были устроены». Новая серия проекта «Очевидцы 24 февраля».
Расскажите о себе
– Меня зовут Саша Архипова, я социальный антрополог. Социальные антропологи – это такие люди, которые изучают, как себя ведут другие люди, как другие люди думают. Если очень коротко формулировать, то социальная антропология – это наука о понимании понимания, о том, как понимают другие люди.
Войне больше полугода. Что изменилось в массовом сознании россиян?
– Ну, во-первых, меняется образ врага. То есть война началась с того, что нам рассказывали, что в Украине есть какие-то нацисты, которые всячески покушаются на наше славное прошлое, на наше настоящее, распинают мальчиков. Кроме этого, нам рассказывали, что американцы построили на границах Украины и России какие-то лаборатории, которые нас отравляют, выпускают зараженных голубей. То есть врагом являлись не украинцы, врагом являлись американцы с геополитическими интересами и зазомбированные американцами нацисты.
Слова «украинцы» практически в речах официальных лиц не звучали, если мы уберем в сторонку таких пропагандистов, как Владимир Соловьев. Но, судя по всему, образ такого врага не очень зашел публике. Вот у нас есть Нина Петровна. Нина Петровна живет, например, в Мытищах. У нее есть внуки, дети, она волнуется о том, куда ходят ее дети, как растут ее внуки. Она волнуется о даче, об урожае, повышении цен. Ей глубоко пофиг какие-то геополитические интересы каких-то американцев, которые построили какие-то биолаборатории, которые то ли уже выпустили голубей, то ли еще собираются выпускать. И ее это сильно не касается. И поэтому, в мае образ врага был изменен. Примерно в мае появляется все больше и больше разных страшилок, разных слухов, в которых рассказывалось о диверсантах, которые проникают на территорию России, и война приходит к нам. Это не мы воюем там, спасая народ от биолабораторий, а диверсанты приходят к нам, и они отравляют нашу воду холерой, они кормят нас тортиками «Рошен» с ядом. Вот в реанимации умер мальчик, который выпил тархун украинский, а еще, конечно же, они поджигают наш урожай гигантскими лупами. Не шутка. Это распространяла «Ридовка».
И вот эти два пуанта пропаганды, они между собой конкурируют. И явно второй оказался гораздо более живучим, чем первый. И это одно из резких изменений в пропаганде за последние полгода.
Как изменился Путин за семь месяцев войны?
– Его речь, которую он произнес во время аннексии новых территорий, очень показательна. Он перечислил некоторые вещи, которые пугают. Это, во-первых, то, что над нами всеми будут производить эксперименты, что нас всех зомбируют с помощью наркотиков. Что детей будут страшным образом менять и, в том числе, менять традиционное представление о семье. И в перечне этих страхов политическая составляющая где-то на периферии.
А самое страшное, что где-то внешние враги проделывают вот это. Они нас зомбируют с помощью наркотиков, экспериментируют, и меняют традиционное представление о семье. И если мы уберем из этой речи Владимира Владимировича Путина и так перескажем ее, то это примерно то, что можно услышать в плацкартном вагоне, когда куда-нибудь едешь. Обязательно в плацкартном вагоне найдется один такой человек, который тебе все это расскажет. И в этом смысле страхи Владимира Владимировича обычные, конспирологические. Они вообще ничем не отличаются от страхов гражданина Российской Федерации.
Путин говорит то, что от него хотят услышать?
– Это болезненный вопрос, потому что мы можем говорить, что он гениальный манипулятор, и он разговаривает с аудиторией на их конспирологическом языке, идеально совершенно мимикрируя под Марь Иванну. Отличить невозможно. Тем более, что страхи за детей особенно важны Марь Иванне. Второй вариант, что это его искренний страх, и вот он наконец-то им поделился. Мы не можем залезть в голову Владимира Владимировича, это невозможно. Но я, согласно правилу бритвы Оккама, склоняюсь к наиболее простому объяснению, что скорее это его искренние страхи.
Чего сейчас боятся россияне?
– Мне кажется, что в большинстве своем, не то, чтобы россияне чего-то особенно боятся. Главная, видимо, интенция россиян – они хотят, чтобы от них отстали. Марь Иванна хочет, чтобы ее оставили в покое, чтобы она занималась внуками, детьми, дачей. Это очень важно, чтобы от нее отстали. И она выражает согласие со всем, что происходит, потому что таким образом проще жить в мире.
Когда к Марь Иванне напрямую приходят в ее обычное пространство и задают ей вопрос, на который она обычно не отвечает (а Марь Иванна не Екатерина Шульман, она не раздает интервью каждый день, она не привыкла рефлексировать над политической составляющей), а к ней приходят с вопросом, она стоит в очереди, к ней подбегает журналист, спрашивает: «А что вы думаете о специальной военной операции, Марь Иванна, вы своего сына отправите в военкомат, или нет?»
И Марь Иванна вообще не привыкла про это думать, у неё нет про это рефлексии, потому что не привыкла! И Марь Иванна начинает пытаться порождать какие-то такие объяснения спонтанно. И в такой ситуации часто наш мозг совершает такой шорткат, простой короткий путь, потому что сложный аналитический процесс очень дорого стоит для нашего мозга. Мы тратим много усилий, у нас резко увеличивается потребление сахара, это реально затратный процесс. Поэтому наш мозг придумывает такие шорткаты, короткие объяснения, и конспирология является таким способом коротких объяснений, потому что она легко и быстро все объясняет. И Марь Иванна говорит, – нашему государству гадят американцы, родину надо защищать. Идеальное объяснение, очень простое, срезать все сложные углы.
Как люди принимают решение в сложной ситуации?
– Конкретно в голову к Марь Иванне мы не можем залезть. Мы вообще не знаем, что они думают. Мы никогда не знаем, что думают люди, но мы понимаем, как примерно, в каком направлении может двигаться поведение россиян. И тут я хочу зайти с очень странного угла. Очень часто сейчас можно услышать, и особенно часто это пишут в оппозиционных СМИ, да и на оппозиционных события говорят: «Россия – это родина рабов, у россиян специальное рабское сознание». Правда, слышали ведь такое? Что они покорно, как свиньи на убой, идут, куда? В военкомат! Они соглашаются со всем, что им предлагает пропаганда, чтобы им ни говорил Соловьев. «Они все схавают», и прочие такие высказывания с элементами языка ненависти. Это очень частое представление, что такой прекрасный западный мир, в котором ничего этого случиться не может. А есть вот такие ущербные россияне, у которых чего-то не хватает, то ли в генетике, то ли в их поведении, они себя так ведут.
И многим людям реально хочется так думать, потому что они ищут простых объяснительных моделей. Но я и многие социальные ученые понимаем, что на самом деле все не так. Давайте посмотрим на такой пример, как очень интересное когнитивное искажение. Называется «выбор второго негативного». Предположим, в эксперименте группе людей предлагают выбрать между каким-то одним плохим событием и вторым плохим событием. И вот нам кажется с вами, что люди взвешивают риски. Они сидят, как Роден, они мыслят, у них какой-то процесс аналитический, и они взвешивают все очень аккуратно. На самом деле, нет. Нам только кажется, что мы так делаем.
На самом деле, существует такой шорткат, когнитивный укороченный путь, который нас заставляет делать выбор. И вот в таком случае, когда у нас есть два плохих действия, люди выбирают тот, при котором надо меньше делать.
И вот в нашу страну приходит мобилизация. И дальше у людей есть два выбора. Наша Марь Иванна может потратить много денег, усилий, отправить своего сына Сережу в Киргизстан, или в Казахстан, или в Грузию. Это дорого, сложно, и Марь Иванна знает о прямом негативном последствии, что его могут посадить в тюрьму. Люди не понимают истории с повесткой, за что административное наказание, за что уголовное. И вот она уверена, что он попадет в тюрьму. Это одно негативное последствие. Второе негативное последствие – он пойдет в армию, и тогда, может быть, его возьмут, может, не возьмут, а, может, окопы рыть [пойдет], а, может, не пойдет окопы рыть. И плохое случится не сейчас, не сегодня. И второе действие от тебя требует больше бездействия. Ты ничего не должен делать, должен просто подчиниться воле сильного, и поэтому в эксперименте люди выбирают второе. И в реальности тоже люди выбирают второе. Это известное когнитивное искажение, так устроен наш мозг.
Кроме этого, люди, например, склонны переоценивать последствия положительных событий для себя. Кажется, Бродский отлично сказал, что смерть – это то, что случается с другими. Поэтому мы видим видео жуткое, как люди идут в военкомат, как люди отправляются добровольно в армию. Как нам говорят, что «я бегать не буду, мой сын должен Родину защищать», и прочее, и прочее.
На самом деле, у людей внутри есть ощущение, что ему ничего не грозит. Последняя массовая война в России была очень давно, ощущение, вера в то, что тебя могут убить, в головах людей в принципе отсутствует. Это когнитивное искажение, помноженное на то, что многие просто не знают фактическую сторону дела, потому что, как мы все понимаем, нормальные СМИ эффективно блокированы в России.
Как новояз помогает манипулировать людьми?
– У нас примерно пять лет назад, четыре года назад, вырабатывается то, что в одном репортаже «Медузы», со ссылками на администрацию президента, было очень хорошо названо «режим информационного благоприятствования». Людям стараются не говорить ничего, что бы их травмировало, и это действительно работает. Есть такая знаменитая гипотеза Сепира Уорфа, которая, если кратко сформулировать, звучит следующим образом: «Язык формирует мышление. Как мы лодку назовем, так она и поплывет».
Представьте себе, наша Марь Иванна стоит на кухне, варит, например, борщ. У Марь Иванны всегда на кухне включено что? Телевизор. И она слышит новости, что сегодня в Белгородской области раздались хлопки. Что она, рванет к телевизору посмотреть? Нет, потому что у слова «хлопок» есть коннотации, значения, ассоциации. Это какие-то громкие звуки. И хлопок вписывается в ряд слов, связанных со звуками. Нет ассоциации с убийством, гибелью людей, катастрофой. И Марь Иванна даже не заметит эту новость. Ровно так сейчас говорят место «взрыв» – «громкие звуки». Ровно поэтому мы говорим вместо «санкции» – «внешние ограничения», потому что у слова «санкции» есть такая неприятная внутренняя форма. Санкции – это когда тебя за что-то наказывают. И вот таким вот образом происходит эта языковая манипуляция, и она довольно успешна.
Есть ли что-то обнадеживающее в социологическом исследовании россиян?
– Мы хорошо знаем, как устроены те зубы, которыми людоед нас ест. Я, в частности, сейчас занимаюсь составлением базы репрессий за антивоенные высказывания – как людей преследуют по статье 20.3.3. Административные и «прекрасные» уголовные статьи о фейках. У нас есть база данных. Мы с моим коллегой адвокатом составили подробнейшую базу данных. Нам помогает очень много волонтеров. Спасибо им большое. У нас есть подробные знания о 3500 случаев: как, за что, где, кто, что писал, что сказал судья, заставляли ли человека на камеру извиняться, и прочее, прочее.
И это изучение зубов людоеда, которыми он нас ест. Он в конце концов нас съест, но мы оставим миру отчет о том, как именно были эти зубы устроены. Сейчас волна по дискредитации российской армии спадает. Гораздо меньше случаев, чем было в начале войны, и мы, зная, наблюдая, как эти 3000 дел развивались, например, знаем, какова логика репрессий. И чем дальше, тем больше она абсолютно рандомная, то есть очень много случаев, когда людей задерживают за какие-то абсолютно странные вещи, типа кавычек в слове «спецоперация», пение песни «Червона калина». А других не задерживают.
И многих удивляет: «Ну почему же, там есть туча текстов со звездочками вместо слова «Нет войне», а таких дел там всего два. Как это устроено?» Потому что смысл этих репрессий в абсурдности, случайности, как бы «ad hoc» (от лат. «специально для этого» – ред.).
То есть правоохранительная система не заточена под то, чтобы задержать всех, кто пишет «Нет войне» со звездочками или задержать всех с желто-голубыми ленточками. Нет, система работает таким образом, чтобы эти семантические границы знаковые все время двигались, чтобы человек сидел в городе Москва или в городе Томске и не знал, за что конкретно завтра его задержат. Вот это очень важная вещь, чтобы он не знал, за что задерживают, и заплатит ли он штраф, или попадет ли он под уголовку. И тогда, когда человек, не зная, где именно проходит граница возможного и невозможного, не будет рыпаться.
И вот эта волна репрессий направлена на это, чтобы люди не рыпались, и поэтому она выглядит так абсурдистски. Мы по этой базе знаем про всякие локальные вариативности. Например, в Калмыкии выписали очень много штрафов за подписание антивоенной петиции, а, например, в городе Томске выписали большое количество штрафов с чудесной формулировкой «молчал на митинге» – молчал в поддержку протеста против специальной военной операции. И вот молчал на митинге – это исключительно инновации города Томска.
Как война влияет на российскую социальную науку?
– Социальная наука распадается, потому что она изолируется. Мы отрезаны от баз данных, от нас не требуют теперь иностранных публикаций, и фактически исчезает система международного реферирования. Естественно, прекращаются международные командировки, и в результате получается, что это будет такая местечковая наука, которая будет изобретать велосипед, и все будут радостно аплодировать на съездах за изобретение велосипеда. Это в лучшем случае. Те, кто хочет чего-то добиться, должны группами через Верхний Ларс продираться куда-нибудь, а дальше непонятно, куда деваться.
Кто винова т, что жизнь миллионов людей пошла наперекосяк?
– Сейчас в Фейсбуке и не только, идут многочисленные споры, кто виноват и что делать. Действительно, одни говорят, что вот виновата власть и лично Путин, и на нем, действительно, огромная ответственность. Другие говорят, что нет, это вот то самое быдло, вот этот российский народ, который покорно шел ко всему. На самом деле, правда не там и не там.
Мы много лет имели процесс диссоциации людей с властью, когда люди отучались шаг за шагом вовлекаться в любые политические действия, и они постоянно наказывались за попытку совершить любое политическое действие. Ты хочешь выдвигаться в муниципальные депутаты, чтобы позаботиться об экологии города Северска? На тебе какое-нибудь уголовное преследование! Это просто воображаемый пример.
Ты хочешь заниматься благоустройством дворика? На тебе наказание! Ты хочешь протестовать против сноса хрущевок? Вот тебе прилетело! Множество людей в течение многих лет отучались принимать любые решения. Они наказывались даже за самые правильные решения. И в результате у людей вырабатывается такая специфическая политическая выученная беспомощность.
И поэтому люди уходили во внутреннюю эмиграцию. Люди говорили, что мы ничего не можем сделать. И дальше получается, что представители власти делали примерно все, что хотели. Потому что никакого противодействия они не встречали. И дальше мы имеем все, что имеем. И дальше происходит окукливание в такой политике изоляционизма и конспирологии, где у нас есть внешние враги, которые нам вредят. А это ощущение, что у нас есть внешние враги, и они нам вредят, страшно усиливает внутригрупповую солидарность, сплоченность.
Чем больше люди верят во внешнего врага, тем ближе они друг другу внутри, и люди мобилизуются на какую-то странную борьбу с этим внешним врагом. Короткое резюме моего занудного ответа: виновата власть. Но это не один шаг 24 февраля, к этому шагу было 20 лет подготовки, определенного воспитания российских граждан.
Как вылечить российское общество?
– Возвращать людей в политическую плоскость. То есть вот посмотреть, как устроена у нас Россия была в последние годы, особенно перед ковидом, как у нас было очень много на местах разных локальных активистов, которые пытались дворики благоустраивать, баллотироваться в мундепы и еще чего-то делать. Вот это низовое гражданское движение все время росло. Мы все время пытались что-то делать. Не противодействовать этому гражданскому движению, давать людям самим управлять своей жизнью. Кстати, с точки зрения экспериментов, именно такая деятельность, когда люди берут ответственность за что-то, сильно снижает конспирологическое мышление.
Чего боитесь больше всего?
– Ядерной войны. Моему поколению, последнему поколению, которое родилось при Советском Союзе, в детстве снились сны о том, как меня мама поднимает на руки (я помню такой сон), подкидывает – и я за ее плечом вижу ядерный гриб. И я понимаю, что мы сейчас все умрем, а она этого еще не видит, она к нему спиной повернута. Да, мне снились такие сны, они сейчас снова ко мне вернулись.
