Предприниматель Екатерина Станкевич: «У нас отняли нашу страну»

Екатерина Станкевич – предприниматель и волонтер. В Москве наблюдала за выборами и выходила на протесты. После разгона митингов на Болотной Екатерина переехала в Украину и открыла сеть магазинов в Крыму. А когда Россия его аннексировала, Станкевич эмигрировала в Болгарию. Весь минувший год с 24 февраля Екатерина в качестве волонтера координирует помощь украинским беженцам в Варне:

Расскажите о себе.

— Меня зовут Екатерина Станкевич, я живу в Болгарии с 2014 года. До этого я жила в Москве, а потом я три года жила в Крыму.

Вы переехали в Крым после событий на Болотной. Почему?

— Наверное, последней точкой были выборы в Госдуму 2010 года. Я была наблюдателем, и меня очень возмутило, что ещё работала избирательная комиссия, ещё не были подсчитаны голоса, а «Единая Россия» уже проводила концерт на Манежной в честь того, что они победили. Я очень хорошо это помню: в этот момент мне захотелось как-то проявить, выразить своё мнение. Мне хотелось, чтобы меня услышали. Первый митинг на Болотной для меня был первым митингом вообще, до этого я никогда не участвовала в подобных мероприятиях. Я оказалась среди людей, которые показались мне очень близкими по духу. Это ясные, светлые, чистые глаза. Это люди, которые говорят очень правильные вещи. Это люди, которые хотят что-то изменить. Это люди, которые хотят жить в нормальной демократической стране, в которой есть выборы, в которых не нужно убивать и захватывать. Самое большое количество людей было на проспекте Сахарова и я, конечно же, тоже там была. Потом протест начал сходить на нет. Мне было непонятно почему. С одной стороны, да, я понимаю, что мы не были готовы к каким-то военным методам решения. А с другой, как мы знаем, нигде, никогда и никому не удавалось победить, помахав белой ленточкой. Это тоже понятно. После этого начались репрессии, аресты, стали закручиваться гайки и стало понятно, что все — мы проиграли. Мы упустили тот единственный момент, который у нас был. То есть у меня не было никаких иллюзий. Когда я общалась со своими друзьями, мне все говорили: «Слушай, тебе чего-то не хватает?» Я говорю: «Да, мне не хватает. Я не хочу жить в стране, в которой происходят такие вещи, где убивают журналистов, где постоянно происходят какие-то войны — война в Чечне, война в Грузии. Я не хочу молчать, я не хочу делать вид, что так должно быть. Мне тяжело, я не могу». Мои друзья смотрели на меня, примерно, как на инопланетянку и спрашивали: «Слушай, тебе есть нечего?» Это очень странный вопрос. То есть если это основной критерий, то о каком гражданском обществе можно говорить? Ну как? То есть если у меня есть крыша над головой, еда, одежда, у меня еще есть квартиры, машины, потому что я работала с 18 лет — училась и параллельно работала — то все, это предел? Ничего больше не нужно? Тогда я четко поняла, что я не гражданин, потому что не могу избирать, не могу быть избранной, не могу высказывать свое мнение — я ничего не могу. Я могу быть рабочей единицей, работать на это государство, платить налоги, рожать детей, которые сейчас стали пушечным мясом. Меня это не устраивает.

Чем вам запомнилась «крымская весна»?

— Мы жили в поселке Парковое — это 30 километров от Ялты, и я возила ребенка каждый день в школу — очень близко и быстро. Мы выехали на трассу, очень красивая дорога — Южнобережное шоссе. И тут, понимаешь ли, танки. Я танки видела в фильмах про войну, в музее и, в общем-то, все. Когда я увидела их живьем, так получилось, что мы оказались с дочерью в колоне между этой техникой. Техника была без опознавательных знаков — просто нечто, которое куда-то едет. Это ощущение меня преследовало много лет — было ужасно страшно. У меня ребенок потом ночами кричал, и когда мы уже переехали в Болгарию, она несколько лет ходила к психотерапевту.

При этом в Крыму у меня был бизнес. У меня было три магазина: в Ялте, в Балаклаве и в Гаспре. Балаклава была эпицентром событий. В этот же день мне позвонили девочки, работавшие в магазине, говорят: «Катя, у нас стреляют, что нам делать?» — «А что вы можете сделать?» Я вложила туда душу, деньги, время, у меня прекрасный магазин в Балаклаве на набережной, именно там, где стоит флот. В Крыму было всего несколько вооруженных столкновений, и мне очень «повезло» — одно из них было прямо около моего магазина. Через несколько дней мы поняли, что это Россия. Мне было трудно в это поверить, потому что к тому моменту я жила в Крыму уже три года, и все аргументы о притеснении русскоязычных, о какой-то дискриминации не соответствовали действительности. Потому что у меня вообще не было никаких документов: был российский паспорт, машина с московскими номерами, мой русскоговорящий московский ребенок ходил в Ялте в школу вообще без документов. Ничего не было нужно. Любой россиянин мог приехать в Украину, в частности в Крым, просто въехать и жить. Нужно было раз в 90 дней покинуть территорию Украины, но я могла выехать на одном из пограничных переходов и тут же абсолютно законно въехать обратно.

Почему после аннексии Крыма вы переехали в Болгарию?

— Никто из наших знакомых в Крыму не мог понять, почему мы уезжаем. «Вы же россияне? Пришли ваши, вам ничего не угрожает, зачем вы уезжаете?» Мне было стыдно. У меня было чувство, что кто-то может хотя бы на минуточку подумать, что я имею какое-то отношение к этой оккупации, к этому захвату. Что я вот тот российский оккупант, который пришел туда, чтобы что-то отнять.

Вы помните свои ощущения 24 февраля 22 года?

— Для меня это был вопрос «Когда?», для меня это не было чем-то неожиданным. Я точно знала, что это произойдет. Я разговаривала со своими друзьями, с теми же ребятами из Одессы, с моими друзьями из Киева и еще одной семьёй из Харькова в феврале — мы часто разговаривали — говорю: «Ребят, приезжайте в гости» — «Да ладно, ты чего?» — «Ну как, война будет» — «Да ладно, прекрати, какая война? Ничего не будет». 24 февраля был митинг около консульства в Варне, был митинг около российского консульства. Там собралось очень много людей — россиян и украинцев — для того, чтобы выразить свое отношение к этому событию. Я была там, и две мои взрослые дочери тоже были. На следующий день мы со старшей дочкой пришли в Украинский дом и спросили: «Ребята, чем мы можем помочь?» Сначала с нами просто не хотели разговаривать, но мы сказали: «Нет, мы в любом случае не уйдем. Вы просто скажите, что нам делать».

Мы собирали гуманитарную помощь — вещи, средства гигиены, медикаменты, памперсы, детское питание, корм для животных, и буквально через день начали приезжать первые люди, которые доехали до Болгарии — первые беженцы. И это было время, когда государство еще не понимало, что делать с этими людьми. Мой телефон был везде доступен: в интернете, на страницах Украинского дома. И мне начали звонить люди по самым разным вопросам: некоторые звонили просто что-то спросить или уточнить, но были и такие звонки, которые я, наверное, не забуду никогда. Я ехала в машине за рулем, и девушка мне по телефону говорит: «Спасибо большое, что ответили. Я еду в автобусе, у меня полуторагодовалый ребенок, мы едем из Николаева, и меня никто не встретит. Я не знаю, куда я еду». Когда мы дежурили, приходили люди и спрашивали: «Чем я могу помочь?» Это были и болгары, и украинцы, и россияне. Многие предлагали жилье, кто-то предлагал встретить на машине у границы, кто-то приносил вещи, одежду и так далее. В принципе, менеджер — он везде менеджер. Есть задача: девушку с ребенком встретить, поселить, накормить. Есть люди, которые готовы это сделать. Осталось сделать несколько звонков, и все будет хорошо.

Какая ситуация с украинскими беженцами в Болгарии сейчас?

— Вы знаете, разная, потому что люди очень разные. Кто-то действительно приезжает без сменной одежды, без денег, без документов — люди просто убежали. Они схватили ребеночка и обязательно кошечку или собачку — все с котами, с собаками, с какими-то зверями. И вот этим людям действительно очень тяжело. Есть люди, которые уже как-то собрались, спланировали свой маршрут, они что-то понимают и менее нуждаются в помощи. А есть категория людей, которые оказались в ужасной ситуации, в частности это инвалиды, тяжелобольные люди, пенсионеры. Потому что всех людей, которые были более-менее здоровы, могли работать и прочее, из Варны переселили подальше. В Варне оставили людей, которым нужна медицинская помощь. И вот по этой части для них ничего, к сожалению, не делается. То есть, с одной стороны, Европейский Союз, конечно, большие умнички — приняли несколько миллионов беженцев, молодцы. Но по европейской директиве беженцам должны предоставить жилье и минимальное питание. Это то, что обязательно, а все остальное — по усмотрению той страны, в которой человек находится. И в Болгарии, в общем-то, никаких пособий нет. Есть разовые выплаты от различных организаций, которые еще и не так просто получить. Нужно собрать бумажечки, подать, прийти, а некоторые даже прийти не могут. Помогать нужно именно тем людям, которые действительно остро нуждаются. Было очень много беременных женщин, женщин с маленькими детьми и тяжелобольных людей, инвалидов. После того как помощь от государства нормально заработала, проснулся Красный Крест, правительство Болгарии, центр помощи в «Спортной зале» в Варне начал работать, после этого мы сосредоточились на людях, которым действительно нужен индивидуальный подход и конкретная помощь в конкретной ситуации. Это то, что не делает государство.

Что должно случиться, чтобы жертвы пропаганды прозрели?

— Только тогда, когда люди поймут, что это касается каждой семьи, касается лично их, что это лично их мужья и дети могут не вернуться. Хотя это уже происходит. Уже год идет война, уже очень много людей погибло и с одной, и с другой стороны. Надеюсь, что когда-нибудь мы узнаем настоящие цифры. Потому что оценки, которые дает украинская сторона — это уже 200 тысяч погибших человек. Если даже этого недостаточно, то я не знаю, что должно произойти. У меня есть родная старшая сестра. Я с ней не общаюсь с 2014 года.

Вообще?

— Вообще. Она сказала: «Ну, это же здорово, Крым наш». Я говорю: «Слушай, Наташа, а вот если ты выходишь из дома, а у тебя около подъезда стоит танк, это здорово или нет?» Вот почему-то, когда задаешь такие вопросы, люди не могут дать на них ответ. Сказать, что это здорово, она не смогла. Я считаю, что родственники — это наказание, потому что их мы не выбираем. Очень хороший анекдот по этому поводу: «Человек не выбирает родителей, цвет глаз и президента России». Дай бог всем здоровья, но я не готова тратить свои силы, нервы и ресурсы на то, чтобы кому-то что-то объяснять, кого-то в чем-то убеждать. Я понимаю, что есть люди, которым нужна помощь, и я лучше потрачу свои силы на этих людей. Я знаю, что есть люди, которые очень сильно переживают за все происходящее. У меня есть знакомые, у которых из России уехали их сыновья. И это абсолютно нормальные матери, которые никогда не участвовали, не поддерживали, на государство не работали. Знаете, я им очень сочувствую. Я очень сочувствую тем россиянам, которые вынуждены бежать из своей страны. Потому что у нас отняли нашу страну. Если бы мы были большинством — была бы другая Россия. Мы не большинство. В Москве на протест вышло максимально 150 тысяч человек. Я там была. 150 тысяч человек в многомиллионной Москве. Вот это реально те люди, которые готовы были защищать, бороться, менять. Мы не большинство. Большинство осталось там.

Почему многие люди в России живут так, как будто войны нет, и ничего страшного не происходит?

— Потому что страшно. Это же очень страшно. Думать страшно. Потому что на сегодняшний день — я считаю, что это понятно и очевидно всем — Россия не может выиграть эту войну. То есть спецоперация, которая должна была закончиться за несколько дней, провалилась. Россия несет колоссальные потери. А что будет потом? Украина освободит свою территорию, ее примут в НАТО, и Россия сложит лапки? Это же тоже невозможно. Мы же знаем действующих лиц и их особенности. Эта война будет продолжаться до тех пор, пока есть Путин. У него нет других вариантов. Он не может расписаться в своей ошибке, он не может признать поражение, он не может сказать: «Ребят, я пошутил, и поэтому все вот так». 200 тысяч погибших, санкции, обнищание, несколько миллионов россиян, которые уехали, а уезжают всегда лучшие. Те, у кого есть внутри это зернышко, которое говорит: «Я смогу. Буду мыть посуду, буду мыть полы, но я смогу». А другие говорят: «От меня ничего не зависит, я ничего не могу, у меня тут, в общем, много всего, никуда не поеду». То есть те, кто что-то может, уже уехали. Я думаю, что все закончится катастрофой. Для России это закончится катастрофой.

Чего вы боитесь?

— Я боюсь потерять своих близких. Я боюсь потерять работоспособность. И знаете, очень обидно и тяжело, когда ты 20 лет учишься, потом всю жизнь работаешь, а потом становишься слабым, старым и никому не нужным. Вот, наверное, это то, чего я очень боюсь на самом деле. Потому что в цивилизованном мире люди понимают, что у них есть государство, у них есть медицина, у них есть пенсия — у них есть очень много всего. Они это заработали. А что заработали мы? Я работаю с 18 лет, у меня несколько образований: я инженер-экономист, аудитор, финансовый менеджер, я закончила бизнес-школу в Москве. И что? То есть вот эти последствия для россиян, они какие? Я вот их на себе не чувствую в настоящий момент. Но при этом, мы же не знаем, что будет.