Михаил Петров ведет блоги о политике и саморазвитии в Telegram, Instagram и TikTok. Окончил ВШЭ, по образованию политолог. Выдвигался от партии «Яблоко» в муниципальные депутаты от Адмиралтейского округа в Санкт-Петербурге, был поддержан Умным голосованием, но не победил. Выходил на протесты, делал репортажи на «Дожде», высказывался в соцсетях. После 24 февраля 2022-го уехал.

Сейчас Петров застрял в «лимбе»: живет в Аргентине, не может получить визы в США или Европу, зарабатывает на монетизации своего блога. О политологических исследованиях России и необходимости поддерживать ту оппозицию, которая есть, он рассуждает в проекте «Очевидцы 24 февраля».

Расскажите о себе.

– Меня зовут Михаил, я живу в Аргентине. Я уехал из России в 22-м году, потому что боялся политических репрессий, так как выступал против войны. Наверное, считаюсь блогером, потому что этим живу, на это покупаю еду. У меня есть телеграм-канал, есть инстаграм. Телеграм я монетизирую и больше всего пощу там. Кто-то меня знает по тик-току, туда я выкладывал просветительские ролики. Вообще, я политолог, закончил Высшую школу экономики, и на этом во многом построен мой контент. Сейчас я просто публикую всё, что хочу и что мне интересно про саморазвитие, жизнь, культуру и политику. То, чем я стараюсь отличаться – я делаю очень сильный упор на доказательность, на рациональность, на прогрессивность и здравый смысл. Я люблю рассказывать про секспросвет, например. Если я говорю про политику, я прикладываю к этому какие-то доказательные данные. То есть я люблю, чтобы исследования всегда подтверждали то, о чём я говорю. Это моя фишка – я всегда топлю за научность. Хоть я блогер, я очень плохой блогер – очень мало пощу, так как сейчас мне очень тяжело это делать. Не люблю работать онлайн, потому что ты сидишь в Аргентине, у тебя минус 6 часов, но тебе нужно всё время работать и не видеть людей. Чувствую себя очень одиноко и грустно. Мне тяжеловато, но, в целом, я пока что живу вот так.

Как вы проявляли свою гражданскую позицию в России?

– Ещё до начала войны я был кандидатом в муниципальные депутаты и выдвигался от партии «Яблоко». Тогда, например, мне нужно было подписывать, что Крым украинский. Я работал в штабе Максима Каца, который в 2015 году устраивал муниципальные выборы в Петербурге. Работал в аппарате Дарьи Бесединой, которая была поддержана «Умным голосованием». Я, кстати, сам был поддержан «Умным голосованием». Я был политически активен, потом начал вести блог. Блог был во многом активистский и про политику, там я поддерживал кандидатов и, например, собирал средства, когда Брюханова выдвигалась в Госдуму. У меня был очень политический, активистский контент: я призывал людей идти голосовать против поправок, когда началась война, у меня сразу вышли посты о том, почему не нужно поддерживать вторжение, почему Путин плохой. [Машет руками.] Извините меня, комаров очень много. Это, кстати, некоторая метафора на любые российские высказывания: ты пытаешься что-то говорить, а тебя едят живьём. 27 февраля был рекордный пост в моей истории инстаграма – 100 тысяч лайков. Это был антивоенный пост, троллящий тех, кто говорил: «Где вы были 8 лет?» Я ходил на митинги и до, и после 24 февраля. Для «Дождя» делал репортажи. 3 марта я уехал из России, потому что было очень страшно – всех пугали тем, что уже закрывают границы.

У вас были случаи преследований или угроз до начала войны?

– Я был кандидатом в муниципальные депутаты Адмиралтейского округа в Петербурге. В моём округе был депутат-единорос, который по итогу выиграл, он был боксёр по определению – тренировал детей в боксёрском кружке и просто был очень агрессивный. Моим наблюдателям он говорил: «Давай выйдем», на улице давал по носу щелбаны. До драки тогда дело не дошло, он был просто агрессивный. Даже представитель прокуратуры, который был на участке, сказал ему, чтобы он не разжигал конфликты. Это было забавно – он, взрослый мужчина, пытался троллить меня тем, что я сосунок и школьник, а в итоге просто вел себя очень некрасиво.

Почему вы уехали из России?

– До 24 февраля были всем известные СМИ: «Эхо», «Дождь». Когда ты видишь, что они функционируют, то можешь и ты функционировать. Меня звали на «Дождь», и я понимал, что они иностранный агент, мне было немного неловко, я лишних проблем не хотел, и у меня есть семья, которая тоже не хотела, чтобы их в это вмешивали, но я всё равно это делал, хоть и понимал, что это некоторые риски. А потом, когда закрылись «Дождь» и «Эхо», в России не осталось никаких оппозиционных якорей, за которые ты бы держался. Ты понимаешь, что остаёшься один, и тебя никто не защитит, а приходят за всеми. Уже неважно, звонят тебе в дверь или нет, а мне 2 марта позвонили, правда, не те. Я тогда подумал, что уже и за мной пришли, и 2 марта я убегал из своей квартиры с загранпаспортом, думая, что пришли эшники, потому что мне позвонил в домофон мужчина в чёрном. Потом выяснилось, что это мне был подарок на день рождения, сюрприз.

Российскую оппозицию упрекают в том, что она не объединяется и не может ничего противопоставить режиму. Вы с этим согласны?

– Претензии, очевидно, легитимные, но тут надо понимать, что российская оппозиция в тюрьме и ничего не может сделать. А та российская оппозиция, которая не в тюрьме, тоже в ситуации, когда ничего не может сделать. Если мы говорим, например, про ситуацию с объединением и выборами, то я, например, выступаю за то, что хорошо бы выстроить какую-то единую стратегию выборов в России, что в выборах лучше участвовать, чем не участвовать. В этом смысле я скорее поддерживаю тех, кто старается консолидированно поддерживать кандидатов и участие в выборах. В принципе, сейчас так или иначе это делают все оппозиционные лидеры, они уже высказались, что нужно участвовать. Тут оппозиция едина. На мой взгляд, у российской оппозиции тоже мало поддержки. Были разговоры о том, что в Евросоюзе даже готовы выделить для неё какой-нибудь кабинет. Это было бы здорово, но тут вопрос: кому дать, на каких основаниях, какая у них легитимность. Это все очень сложно. Действительно, такое ощущение, что российская оппозиция ничего не делает. Ну а что ей делать? Я вот не могу ответить. Российская оппозиция убита. К ней, наверное, можно было бы не иметь претензий, если бы у нас было демократическое общество, в котором могла бы быть оппозиция, но у нас такого общества нет. Поэтому нужно радоваться, что есть хотя бы какие-то лидеры, которые выступают против Путина, и как-то их поддерживать, потому что других нету. Если вы и российскую оппозицию отрицаете, то с кем вам остается работать? Ни с кем. Так что нужно выбирать союзников из тех, кто есть, потому что других не предвидится. В диктатуре вообще очень сложно найти союзников, так как нет никого, кто выступает против диктатуры, а кто выступает, тот в тюрьме. Все очень просто. Если человек с вами глобально одинаковых позиций, но при этом говорит, как вам кажется, какую-то ерунду – пройдите мимо. Человек выступает против войны, вот и ладно. Пройдите мимо, если вам что-то не нравится, но он будет продвигать дальше свою глобальную позицию против войны. Не мешайте ему, не смотрите на него, если он вам не нравится. Такая у меня, наверное, позиция для тех, кто активно следит за российскими оппозиционерами и их срачами. Я тоже активно наблюдаю за ними, но никак в них не участвую, потому что не хочу накидывать говна на вентилятор. Я стараюсь лишний раз только поддерживать, а не ругаться. Тебе не нравится человек? Пройди мимо. Он с тобой глобально одной позиции? Отлично. Человек делает что-то хорошее и тебе он нравится? Поддержи его и сделай все, чтобы его поддержали.

Можно ли сейчас при нехватке достоверных данных понять, что происходит с российским обществом?

– Все можно понять, это даже не сложно, потому что все, в принципе, понятно: в России диктатура, убитое гражданское общество, которое ест все, что ему дают, с убитым желанием делать хоть что-то. Это объясняется историей России, тем, что у нас очень много нефти. В 2000-х все пошло очень хорошо с ценами на нефть, и Путин смог строить вертикаль, убивать демократию и гражданское общество, и при этом люди жили якобы лучше, чем раньше. Один человек выстроил всю власть под себя, а все люди подумали, что мы вроде бы жили при нем неплохо, хотя дальше уже ничего сказать не могут, потому что демократия убита, а гражданского общества нет. Есть только человек с ядерным оружием, который управляет всем, против которого никто ничего не может сказать. В принципе, все понятно, все объяснимо, но вопрос: что с этим делать? Это сложно, потому что из-за ядерного оружия очень большие риски, которые другие страны не хотят на себя брать.

Чьи исследования посоветуете для того, чтобы лучше понять социальные процессы в современной России?

– Григорий Голосов и Марат Гельман – два политолога, на работы которых можно посмотреть. Есть, например, центр CEPA в Вашингтоне, они собирают российских академиков, но у них нет прямо ученых работ, у них аналитические статьи. Я бы советовал подписаться на Голосова и Гельмана и просто читать, что они пишут. Они занимаются именно научным исследованием российской политики. Я бы им доверял больше, чем остальным. В их статьях можно прочитать, что Россия — это диктатура.

Влияет ли популяризация науки в рунете на общественные процессы в России?

– Знания могут повлиять. Проблема в том, что в обществе, где ты не имеешь права выступать с какой-то позицией, потому что она наказуема, эти знания бесполезны. Я более чем уверен, что если мы уберем страх репрессий, если мы уберем кухонное «да нет, молчи», «еще с тобой что-то случится», «лучше не высовывайся», что мне, например, говорили всю жизнь, то абсолютное большинство граждан Российской Федерации было бы против войны. Они бы выступили за мгновенное прекращение огня, вывод войск, за все что угодно, лишь бы был мир. Проблема в том, что для этого знания особо не нужны, для этого нужны демократические институты, а их нет. Знания — это замечательно, они помогают, но не работают, когда нет площадки для того, чтобы этими знаниями пользоваться. Таких площадок в России нет.

Как думаете, какое будущее ждет Россию?

– У меня нет большого оптимизма на горизонт ближайших нескольких лет, а возможно и десятков лет. Не хватает окна возможностей. Когда Владимира Путина каким-то образом не станет в Кремле, тогда будет окно возможностей, и нужно, чтобы в это окно возможностей все всё грамотно сделали. Ещё большой вопрос – получится ли. Здорово, если бы пришел человек с таким же зарядом, как у Милея, президента Аргентины. Вот я сейчас в Аргентине, и Милей сюда пришел с бензопилой и словами: «Я буду всю эту систему рубить под корень». Было бы здорово, если бы пришел такой же человек, его бы выбрали, поддержали и он бы не воспользовался этой ситуацией, а выстроил демократические институты. В голову лезет пример Грузии, в которой пришел Михаил Саакашвили, посажал всех коррупционеров и более-менее выстроил систему сдержек и противовесов. Правда, Михаил Саакашвили сам склонился немножко не туда, и сейчас с ним происходит что-то очень ужасное, но сама Грузия стала однозначно лучше: там выстроились институты, всё стало гораздо более демократичным. Пока не хватает окна возможностей, а потом, наверное, будет не хватать лидерства. Я бы хотел, чтобы в России все получилось. Я верю, что любая страна может быть демократичной. Нет такого, что в России точно все всегда будет плохо, потому что у неё такая история. История всегда меняется, потому что общество очень гибкое – его можно мять, как пластилин. Общество само готово мяться, надо только чтобы его кто-нибудь немножко помял. Либо оно само может помяться, но сейчас для этого нет условий.

Вы бы вернулись в Россию, если бы там открылось окно возможностей?

– Я бы точно вернулся, потому что хотел бы увидеть маму с папой. У меня есть некоторое желание заниматься политикой, но, наверное, на данный момент я нигде не могу заниматься политикой, кроме как в России. Если бы была возможность, наверное, я вернулся бы. Если там будет возможность строить демократическую Россию, скажут: «Нам нужны люди, приезжайте, у нас будет безопасность и лидер» – круто, я вернусь, буду строить демократию. Честно говоря, на ближайший десяток лет у меня прогнозы не оптимистичные.

Что для вас самое трудное в эмиграции?

– В целом, если в эмиграции у тебя есть деньги, то все нормально. У меня их нет, я зарабатываю их блогом, но у меня есть возможность делать это онлайн, поэтому мне окей, я могу жить. Так как после 2022 года уехало очень большое количество людей, и это большое количество очень хороших людей, у которых с тобой одни взгляды, которые разделяют с тобой одни страхи, одни переживания и одни негодования, ты не чувствуешь себя одиноким. Куда бы я ни уехал, а в первый раз я уехал в Таджикистан, потом в Узбекистан, потом в Грузию, потом в Сербию, вот сейчас я в Аргентине, я везде находил сообщество русскоязычных суперкрутых людей, с которыми мне очень комфортно и радостно. Я чувствую себя везде как дома, потому что у меня образовывается некоторая семья из людей, с которыми я себя так чувствую. В этом смысле все здорово. Самое тяжелое лично для меня – то, что я не вижу для себя никакого будущего. Я не понимаю, к чему стремиться, я не знаю, что делать. Меня звали в Америку, в один из центров, которые исследуют Россию, снимать им тик-токи. Было бы прикольно, но мне не дали визу и больше, скорее всего, не дадут. Они посчитали, что я беженец, и два раза отказали мне в визе, то есть я туда уже не попаду. В Европу мне тоже не попасть – мне не дадут визу. Да и что делать в Европе – я не знаю. Сейчас я живу в Аргентине без ощущения будущего, потому что я зарабатываю своим блогом что-то, но к чему стремиться? В России, наверное, было чуть-чуть больше этого, особенно до 2019 года, когда мы еще думали, что можем участвовать в выборах. Тогда было прикольно, было ощущение, что можно это сделать. Сейчас у меня нет ощущения того, что я понимаю, к чему движется моя жизнь.

Что бы сказали противникам войны, которые не смогли уехать из России?

– Очень сочувствую людям, которые живут в ситуации пи**еца и не могут ничего сделать. Это самое страшное – ты понимаешь, что происходит ужасное, и чувствуешь себя абсолютно бессильным. Я чувствовал себя так, когда началась мобилизация, я ходил по улицам и у меня текли слезы от этого ужасного ощущения: их отправят в мясорубку, а ты не можешь ничего сделать. Я понимаю, что мои друзья, мой отец и мой дедушка могут стать жертвой этого всего, и ничего не могут с этим сделать. Ну, могут, конечно, но сотни тысяч других людей не могут. Нужно понимать, и я, например, понимаю, что у людей есть своя жизнь, что они не готовы рисковать. Обычные люди, большинство, я верю, против войны, но не каждый должен становиться героем. Становиться сейчас героем в России даже не понятно зачем. Сколько людей, которые закончили жизнь самоубийством, потому что они не захотели идти воевать. Они герои, но их смерть не приблизила конец войны. Я понимаю людей, которые сидят и ничего не делают, потому что они не могут ничего сделать, и я не понимаю, что им делать. Ваша жизнь — это самое дорогое, что у вас есть, и жертвовать вашей жизнью не нужно. В том числе поэтому я здесь – я не был готов оставаться в России и жертвовать своей свободой. Больше всего в жизни я боюсь остаток жизни провести в российской тюрьме, я к этому не готов.

Что из себя представляет русскоговорящая диаспора в Буэнос-Айресе?

– Я вот в Аргентине чувствую огромную поддержку российского сообщества. У нас в одной семье потерялся парень с каким-то синдромом, и вся русскоязычная диаспора его искала по всему городу. То есть здесь ощущается огромная поддержка. Единственное, что я сказал бы мигрантам: имейте веру в то, что в России можно что-то сделать. Если будет возможность что-то сделать, это нужно делать. Если у вас есть возможность как-то влиять, поддерживать лидеров – поддерживайте. Потому что некоторые эмигрируют с обрыванием всех мостов: «Все, я никогда туда не вернусь. Это теперь не моя страна. Я пытаюсь получить новую этничность». Новая этничность – это здорово, но не забывайте свою родину.

Чего вы боитесь?

– Я сейчас нахожусь в Limbo. Мне в американском посольстве так и сказали: «Вы находитесь в Limbo, поэтому мы вам не можем дать визу». Я немножко боюсь, что это Limbo растянется у меня на всю жизнь, что я нигде не буду своим, что я нигде не смогу ни к чему стремиться. Меня это немножко пугает, как будто у меня отняли мое будущее. В России я мог что-то построить, а тут я ничего не смогу сделать нормально. Я боюсь ядерной войны, хотя считаю, что это маловероятно. Страх – это же иррациональная вещь. Более того, я сейчас в Аргентине и, в принципе, должен этого меньше бояться. То есть от прямых последствий ядерного удара я, наверное, не погибну, только от голода, который образуется через пару лет. Я этого просто боюсь, потому что как будто бы есть Россия с сумасшедшим диктатором, который может сделать все, что угодно. Я думаю, что это маловероятно, ведь кого ни послушаю, все объясняют, что там очень много стадий, на которых нужно, чтобы очень много людей приняло это решение, а я не верю, что такое решение будет когда-либо принято. Но все же иррационально этого боюсь. Не так, чтобы прямо каждый день бояться этого, но иногда могу вспомнить и побояться.

О чём вы мечтаете?

– Я хочу показать, что Россия может быть демократичной, что она вся может стать такой. Хочу, чтобы сексуальное просвещение набирало обороты. Хочу, чтобы люди сексуально просвещались, чтобы люди не так сакрализированно относились к сексу и сексуальным отношениям. Я думаю, что многие проблемы в мире из-за этого решились бы. Одна из причин домашнего насилия — измены. Возможно, некоторые традиции, которые научили нас относиться определенным образом и к женщинам, и к отношениям, мешают нам жить. А вообще, это глобальный патриархат. Я хочу, чтобы патриархат умер, наверное, так скажу. Это не про то, что мужчины не такие, а про то, что гендерные роли такие. Вот такая у меня феминистская мечта.