Ксении — 33 года. Москвичка. Первое образование получила в Москве, второе — в Милане. Сейчас живет в Штутгарте, работает архитектором. Имеет родственников в Украине. Как изменилась ее и их жизнь после 24 февраля 2022 года, и почему волонтерство — лучший способ спастись от деструктивных эмоций, Ксения говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Ксения, я родилась в Москве, мне 33 года. Я закончила университет, первое образование в Москве, потом училась в Милане, потом приехала в Штутгарт работать архитектором.

Как изменил вашу жизнь день 24 февраля 2022 года?

— Плакала. Мне казалось, что это конец света, что такого не может быть. Потом еще тяжелее было осознать, что на самом деле такое может быть. И это принятие длилось достаточно долго. У меня есть родственники в Украине, которые достаточно близко находятся к линии боевых действий. И часто моя сестра ездит на деоккупированные территории и помогает в деревнях, которые еще заминированы.

Так как в моей семье были несовершеннолетние дети, они сразу решили вывезти хотя бы детей. Моя сестра прислала сюда 16-летнюю дочь, и она жила со мной в прошлом году. Пошла в школу здесь, учит немецкий, занимается активно, хочет поступить в немецкий университет. Потом приехала моя тетя с другим племянником. Ему на тот момент было три года, сейчас четыре. Сейчас он пошел в садик. Жизнь за прошлый год изменилась очень сильно. Я жила в Штутгарте одна из своей семьи. Наверное, именно семья и поддержка, и общие взгляды внутри нашей большой семьи международной, это то, что даёт силы на продолжение жизни.

Почему эта война стала возможна?

— Потому что к этому приходят диктатуры. Мне кажется, это неизбежно, когда человек теряет власть и хочет ее удержать. Наверное, историки или люди, которые занимаются политикой, могли это предвидеть. Я не могла это представить в страшном сне. Я была в Украине все свое детство и хотела бы туда вернуться. У меня очень много друзей там. Еще, наверное, потому, что люди, которые принимали эти решения, они не считают, что человеческая жизнь имеет какую-то ценность. Им важно защищать свои интересы, удержаться у власти. И это их единственная цель. Им все равно, насколько люди страдают, сколько семей это разрушило, сколько калек, сколько травмированных психологически, сколько детей, не видящих в Украине своих отцов. Я не знаю, смогут ли они когда-то простить это. Но я очень хочу, чтобы война как можно быстрее закончилась.

Почему была атакована именно Украина?

— Она развивалась. У них получалось проводить демократические выборы, спорить, выбирать. Даже в кругу моей украинской семьи, до войны, всегда спорили по поводу каких-то политиков. У них действительно была, как минимум, попытка свободы выражения мнения. Люди были заинтересованы в этом. Наверное, им не повезло, что у них сосед, который совершенно не хотел, чтобы у них было такое будущее. А люди же общаются между собой и видят, что смотрите, вот у Украины ничего особо нет, не так много ресурсов, а у них получается развиваться, а у нас почему нет? Наверное, просто нетерпимость вот этого прогресса.

Какой была Украина вашего детства? Вас не притесняли из-за русского языка?

— Знаете, меня до сих пор никто из украинцев не притесняет, хотя мне даже часто неловко. Я говорю с украинцами, иногда есть люди, которые только говорят по-украински, даже сейчас после начала войны, я говорю с ними по-русски, потому что будет глупо, если я буду пытаться говорить какие-то слова. Но они очень уважительно со мной разговаривают. Я и новые знакомства с украинцами завожу после войны. И это потрясающе. Я понимаю, что есть люди, которые, наверное, вообще не хотят слышать русскую речь, и это нормально. Но мой опыт говорит об обратном, что люди очень открыты даже сейчас. В детстве, да, включая всю мою семью, никто не запрещал говорить по-русски. Никто не говорил, наверное, на чистом украинском, то есть это была такая смесь. Мне нравилось учить в детстве месяца, мне казалось это классно знать два языка.

Это был первый иностранный язык, по факту. И до сих пор мои друзья из Киева, до случившейся войны, разговаривали со мной на русском. Они говорили на русском. Сейчас я понимаю, когда люди переходят на украинский. Наверное, я бы поступила так же.

Чувствуете личную вину за случившееся?

— К сожалению, чувствую. Рационально, я отодвигаю от себя чувство вины, но пытаюсь принять ответственность. Что я могла сделать? Но весь прошлый год это была борьба с чувством вины, свалившимся на меня, которое я на тот момент не могла выдержать. Бороться с этим помогает инициативность, помощь волонтерская беженцам. В начале мы украинским беженцам на вокзале помогали, привозили вещи, еду, ходили на демонстрации. Потом, когда стали переезжать мои родные, то тоже помогала в вопросах бюрократии и прочем. И это уводит от этого чувства, которое невыносимо, если честно. Хотя, рационально я понимаю, что есть конкретные люди, виновные люди, и они должны понести наказание за это.

Кто виноват в войне?

— Ну, как минимум, тот, кто ее объявил, Путин. Это задокументировано. Он сказал, что я решил ввести войска, или начать операцию. Генералы, приближенные, депутаты, которые принимают эти законы, ограничивающие свободу слова, какие-то базовые права, должны быть судимы справедливым судом и понести наказание. Люди, которые добровольцы, не знаю. Наверное, мне тяжело сейчас сказать, потому что я понимаю, что люди могут быть обманутыми и хотят защищать, патриотически защищать свою родину от НАТО или от чего-то там. Искренне верю в это. Я не знаю, у меня нет пока ответа. Наверное, когда это все закончится и когда будет судебный процесс, наверное, стоит выслушать как можно большее количество людей, пытаться их понять и попытаться понять, какую меру пресечения они заслуживают.

Вы пришли волонтеркой на выставку «Лица российского протеста». Почему?

— Это действительно лучший, наверное, метод вообще борьбы с деструктивным бессилием и разочарованием. Это действие. Я участвовала в протестах, митингах, сначала украинских, потом появлялись постепенно в Баден-Вюртемберге — немецкие. Здесь я встретила наконец тоже людей близких по духу и поняла, что нас много. Я очень рада, что люди здесь организуют выставку, посвященную политзаключенным.

Не хотелось бы, чтобы в моей стране было так. И я хотела бы, чтобы в Европе люди знали, что есть такие люди. И мне кажется, многим это интересно здесь. Многим интересно понять, что есть будущее у России, как у здоровой страны. Есть не только Путин один-единственный, и другого быть не может. Нет, есть очень многие люди, которые смелые, которые способны что-то сделать. Как только они смогут выйти на свободу, этот процесс перестройки страны в будущем станет быстрее. Эта выставка дает возможность поверить в будущее.

Какое будущее ждет Россию?

— Я надеюсь, что светлое. Наверное, долгий процесс выздоровления в любом случае необходим. Кому-то все еще надо будет пройти также это принятие. Люди, которые были обмануты пропагандой. Это долгий процесс, это не может произойти за день, за два. Люди за рубежом могут объединяться, как мы. Здесь можно не бояться. Мы составим приблизительный план, или какие-то первые шаги. Мне кажется, что этим можно уже заниматься, для того чтобы этот процесс был быстрее. Мне бы очень хотелось в это верить.

Возобновление отношений между Россией и Украиной возможно в будущем?

— Как будто бы да. Я удивляюсь. Меня обнимают очень часто украинцы, с которыми я познакомилась даже после начала войны. Но я, в принципе, пойму, если они скажут «нет». Я надеюсь, что люди смогут договориться и понять друг друга, и понять чужую боль. Мои друзья из Украины понимают боль российских политзаключенных. Мне, наверное, дает это надежду.

Вернетесь в Россию, если режим падет?

— По крайней мере, я точно буду туда приезжать, чтобы увидеть родных. Я очень хотела бы показать свой город своим друзьям и близким здесь, но переехать, наверное, пока что я этого не вижу.