Ярослав Сироткин и Александр Деррек: «Войну объявляют старики, а умирают молодые»
«Все эти события позволили очень сильно переосмыслить, что такое быть русским. Где начинается шовинизм культурный, а где — любовь к родине». Ярослав Сироткин и Александр Деррек — гражданские активисты из Ярославля. После начала войны уехали из страны. Открыли в Ереване шелтер для ЛГБТ-беженцев. Шелтер просуществовал несколько месяцев — пока не иссякла первая волна эмиграции. О том, почему эмиграция и саботаж эффективнее протеста, активисты рассуждают в проекте «Очевидцы 24 февраля».
Расскажите о себе.
Ярослав: Меня зовут Ярослав, мне 31, я технический писатель из города Ярославль, я занимался подготовкой текстов, то есть это моя профессиональная деятельность. А так я правозащитник, ЛГБТ-активист из Ярославского ЛГБТ-движения «Каллисто». В апреле меня признали СМИ-иноагентом номер 144, по-моему…
Александр: Я Александр, мне 23 года, и я также являюсь политическим ЛГБТ-активистом из Ярославля, вхожу в состав участников движения «Каллисто». По образованию, неоконченному высшему, я биолог, гидролог-инженер, работал барменом-бариста.
Как вы узнали о начале войны?
Ярослав: Перед этим, 23-го, я выходил в пикет. Было очень тревожно. Я проснулся от какой-то внутренней тревоги, открываю Telegram, мне мои знакомые пишут из Украины,
что началась война. Я начинаю листать ленты новостных агентств, я вижу короткие-shorts видео, нарезанные, как из Белгорода ракеты летят, обращение Владимира Владимировича это сюрреалистическое абсолютно… Это был абсолютный шок, потому что я все-таки ожидал, что это будет, ну, какая-то игра мускулами очередная.
Александр: С какого-то момента стало понятно, что в стране мы очень долго находиться не сможем, поскольку обычное принятие законопроектов, которые должны были вредить людям, не оставляли нас равнодушными, а уж война тем более. 24 числа вышли стихийные митинги уже к вечеру, и, естественно, мы принимали в них участие, и ограждали других, более молодых активистов, для которых это было впервые, отбивали от полиции. Это был очень сумбурный день.
Есть ли смысл в протесте?
Ярослав: Очень важный момент — выражение хотя бы собственного мнения. Даже если ты в кругу несогласных, ты можешь что-то сказать, даже если придется за это пострадать или понести за это какой-то урон, это означает, что ты сделал то, что мог хотя бы в этом случае и твоя совесть хотя бы отчасти чиста. Я выходил в пикет 23 числа, плакат был простой такой: «Войну объявляют старики, а умирают молодые». Собственно так и получилось. Я работал на достаточно хорошей работе, у меня была хорошая зарплата, но я не хотел кормить налогами эту войну.
Александр: Первой серьёзной ситуацией стало 1 марта. Я вышел в одиночный пикет и меня завернули буквально минут за 5. Первое марта — это было только началом, поскольку следующая акция состоялась уже 6-го, где было очень много полиции, автозаков, очень много насилия в сторону девушек, у одной была по поводу произошедшего истерика, то есть люди были максимально не готовы. Это было как раз то поколение, которое ещё не выходило ни разу или выходило пару раз на акции, но это было до войны. Многих пропустили как раз через так называемую пыточную, которую организовали прямо в отделе сотрудники центра по борьбе с экстремизмом. Там стояли люди на растяжке вдоль стен, причем, стояли довольно долго, по несколько часов, и в конце коридора было небольшое помещение туалетного типа, с кафельным полом, обшарпанной плиткой и, собственно, туда заводили по одному, причем заводили вот так, за шкирку, просто вкидывали в помещение, а там уже находилось от трех до пяти человек крупного телосложения, все в масках, естественно, никто не представлялся, понятно что дальше будет происходить… Девушкам угрожали изнасилованиями, да и не только девушкам. Мне сразу дали понять, что ты либо отсюда выходишь нашим другом и сотрудником, либо ты отсюда не выходишь ещё длительное время. Типа, ну, давай мы мирно разойдёмся, ты просто нам будешь давать особо неугодных активистов, которые нам нужны, а взамен ты сможешь продолжать даже, какую-то свою текущую деятельность, просто мы тебя до поры до времени трогать не будем. Мы тут же начали искать, как вообще мне можно выбраться из страны.
Чем занимаетесь в Ереване?
Ярослав: Нами была найдена молодая инициатива, на тот момент, для людей — создание шелтера в Ереване, чтобы люди могли приехать, какие-то дела здесь поделать, допустим визы выправить или паспорта сделать и так далее.
Александр: Шелтер начал существовать 1 апреля, в общей сложности он принял в себя 40 человек за период с апреля по июль. У нас целевая аудитория была — люди, которые спешно релоцировались, потому что у них не было другого выбора, то есть были угрозы преследования или другие какие-то риски…
Ярослав: На момент 24 февраля люди существовали с обстановкой, которая свалилась им как снег на голову. Сейчас есть огромное количество гайдов, руководств и маршрутов, куда люди могут уехать, потому что эта ситуация создала огромный такой блок или пласт, если угодно, материалов, как, что, куда и почему релоцироваться. То есть на момент 24 числа этого еще не было. Это было просто как вылет в открытый космос своеобразный.
Зачем Путин развязал войну?
Ярослав: Путин и его окружение и многие люди в России живут в реалиях вот этого не закончившегося 20 века, и они думают, что механизмы, которые работали в XX веке, работают сейчас, что империализм, расширение — это единственный способ укрепления государства и его могущества и так далее. Так не работает уже очень давно. Люди в России очень привыкли, что есть какая-то идеология, скрепляющая как цемент, и Путин и его окружение заказали медиамейкерам создать эту историю, а дальше начался процесс, который называется самоиндукцией. Они заказали рекламу, они заказали идею, а дальше стали смотреть на это и сами начали верить этому. И сейчас происходит абсолютно катастрофический процесс: они воспринимают окружающую Россию действительность как некий спектакль, которым они якобы управляют, и в итоге картинка, которую они видят, очень сильно искажается. Это и ФСБ, которое занималось бог пойми чем. Оно создало картинку слабой Украины, которая, ну, не сможет ничего из себя представлять, что там якобы есть какие-то неонацисты, там всех с цветами будут встречать. Нет, это чужая страна абсолютно. А им еще мерещится вот эта старая имперскость и так далее.
Что думаете по поводу обращения Путина 30 сентября?
Ярослав: Я ничего нового не услышал. Я увидел только попытку мобилизации идеологической. Там были проговорены целый ряд пунктов — это мифология про некий коллективный Запад, про то, как якобы Запад вредит всем, вот эта «Англичанка гадит» — любимая киселёвская. Обязательно родитель номер один и номер два, любимая вещь для еще одной категории людей, которую надо сказать, чтобы они похлопали. Ну и, конечно же, возвращение русских земель. То есть этот недобитый русский псевдонационализм, скажем прямо. Это попытка мобилизации и сплочения общества в условиях, когда это уже невозможно. Все это идет к большой-большой исторической катастрофе для России, и ничем хорошим это не закончится.
Каким вы видите будущее России?
Ярослав: Ну, хочется верить, что Россия придет все-таки к некоторому федеративному устройству, возможно конфедеративному, то есть больше свободы. Хочется, чтобы народы могли самоопределяться, допустим, чтобы была школа на национальном языке, литература на национальном языке, но, к сожалению, я вижу скорее мрачный и очень долгий сценарий перехода. Вся эта история долго не закончится, поражение в войне обернется внутренними репрессиями, в том числе в адрес самих силовиков, Владимир Владимирович будет не вечным, в какой-то момент пафос дойдет до того, что его чуть ли не на царство будет венчать, а потом начнется силовой передел собственности, той которая уцелела. Это можно не допустить только путем укрепления горизонтальных связей солидаризации.
Александр: Если ты не хочешь идти на войну, не иди. Если ты хочешь себе нормального президента, который не будет развязывать войну, окей, тебе нужно его будет выбрать.
Что можно сделать, чтобы война закончилась быстрее?
Ярослав: Мне кажется, сейчас очень важно информирование, потому что в России очень-очень узкие каналы связи — закрыли все, что можно было закрыть, заблокировано все, что можно было заблокировать. Очень важно, чтобы люди делились информацией о том, как избежать мобилизации. Вторая история — это, естественно, постараться уходить от налогов, если это можно легально, потому что каждый налог финансирует войну. Грубо говоря, каждый рубль — это покойник потенциальный. История про, попытку мешать мобилизации — это тоже возможно. Можно пойти, попить чаю военкому или какому-нибудь сотруднику, можно потерять какое-нибудь дело, принтер может сломаться, это вполне себе. Электричество может выключиться, если ты электрик. То есть каждый человек может, в силу своих возможностей, каким-то образом саботировать этот процесс. И ему ничего за это не будет. Есть границы, которые это позволяют, есть вот та бюрократическая процедура, вот тот самый легизм, который так любит Владимир Владимирович, чтоб бумажка обязательно была и было доказательство, можно использовать этот легизм против этой системы. Ну, естественно информировать о преступлениях российской армии. То есть вот это та самая дискредитация, кухонная дискредитация за чашкой чая, неважно, пусть она будет. Я верю, что это сможет что-то изменить. И, наверное, читать, попробовать почитать украинскую, литературу, благо что ее не забрали из библиотек, и посмотреть на наших… Конечно мы могли бы назвать их братьями, но теперь, наверное, трудно, после всего, что сделала наша армия, после того, что мы сделали с их родиной, их родными, нашими соседями… Попытаться взглянуть на них гуманистическим взглядом, по-другому, что мы не лучше, мы не выше, мы не высшая раса. Мы просто люди, живущие в своей стране, и они тоже такие же люди, как и мы. Они просто хотят мирного неба, безопасности, чтобы дети могли спокойно гулять и чтобы звучала украинская речь. А у нас русская речь.
Вернетесь в Россию?
Ярослав: Я очень скучаю, я очень люблю Россию, я люблю ее культуру. Я часто ностальгирую на тему деревянных домов, наличников, природы, я люблю русское кино. Все эти события позволили очень сильно переосмыслить, что такое быть русским. Что такое Россия, и где начинается этот шовинизм культурный, империализм, и где начинается любовь к родине. Это наверное очень важный момент, который я хотел бы принести обратно, в ту, уже другую страну, потому что той страны, которая существовала до 24, уже не существует. Придётся строить всё заново.
