Татьяна Хессо: «Хочешь как я?»

Плакат с такой надписью был в руках девушки на инвалидной коляске во время протестов против мобилизации. Эта девушка – Татьяна Хессо, продюсер и фотограф из Москвы. Год назад она выжила после падения с седьмого этажа: «Я стала инвалидом, и одновременно инвалидом стало мое государство». В интервью проекту «Очевидцы 24 февраля» Татьяна Хессо рассказала о возвращении в Россию, неоднозначном поведении силовиков, принятии травмы и значении ненасильственного сопротивления:

Расскажите о себе.

— Я Таня, мне 35 лет, я из Москвы. У меня двое детей, сейчас я занимаюсь продюсированием и фотографированием.

Вы стали известны после того, как поделились историей своей травмы. Расскажите об этом.

— Со мной случился, скажем так, несчастный случай. Я выпала с седьмого этажа и осталась жива. С этим было связано много рефлексий, пониманий и осознаний. Про меня сняли фильм. Я не стала известной, просто рассказала свою историю. На меня не свалилась популярность, но появилось очень много хейта.

Как вас хейтили?

— Я просто записала в TikTok ролик и честно рассказала всё, что со мной произошло. Оказывается, там не очень ценят открытость. Я выпила и не помню, как упала. Меня обвинили в том, что я мать-алкоголичка, бросила своих детей и всё в том же духе. То есть на меня свалились фантазии граждан Российской Федерации. Меня обвинили в том, что со мной произошло. Я не снимала с себя ответственности за произошедшее, но и не ожидала такого. Ролик залетел на 16 миллионов, и большинство комментариев про то, какое я ужасное создание.

Как изменилась ваша жизнь после 24 февраля?

— Моя жизнь изменилась кардинально. Мне ампутировали ногу в январе, а фактически через два месяца началась война. То есть я тогда ещё не ходила, и это было ужасно — все начали уезжать. И я тогда сразу подумала: «Всё, надо тоже уезжать. Я буду даже посуду мыть». Только я также понимала, что никуда не могу уехать, потому что даже не могу ходить. Все друзья начали привозить мне свои цветы, вещи. Друзья фактически вытащили меня с того света. Это очень близкие мне люди. Уезжает 90% близких людей, расформировывается школа, в которой учились дети, потому что все уехали, и в школе никого не осталось… У меня умирает подруга — Оксана Баулина. Мы не близко дружили, но очень хорошо общались. И всё это наваливалось, становилось всё ужаснее и ужаснее. Потом мой бывший муж увёз детей в Европу, и с сентября я их больше не видела. Я стала инвалидом, и одновременно инвалидом стало моё государство. У меня сейчас нет дома, потому что я попробовала переехать, и у меня не получилось. У меня нет рядом друзей, близких, детей. Так что война повлияла на меня довольно сильно.

Осенью 2022 года вы вышли с плакатом «Хочешь как я?», что вы хотели этим сказать?

— Тогда была мобилизация, и я хотела спросить это у молодых людей и объяснить, что война — это потеря конечностей. И я — это наглядный пример того, что бывает, когда ты не подумал. Я безусловно беру на себя ответственность за то, что со мной произошло. Те молодые люди, которые, не подумав, могли взять повестку, скорее всего, оказались в похожем со мной положении. Поэтому я вышла и что-то сказала.

Как к вам отнеслись полицейские и почему не стали вас задерживать?

— Я не знаю. Возможно, это была автоматическая команда сверху: «мы не берём её», потому что вокруг было очень много журналистов. У меня не было цели выйти с одиночным пикетом. Это был план «Б». Я просто хотела пойти с девочками дальше, но опоздала минут на 20: они уже уехали, а я на коляске. В последний момент я развернула [плакат?] — и там действительно было много журналистов. Я ждала, что меня заберут, и была в этом больше чем уверена. И когда я стояла и думала: «А чего меня не забирают? Как-то странно», у меня выхватили плакат. Потом я поехала уже одна, немножко в шоковом состоянии, и ко мне уже подбежали ОМОНовцы. Я подумала: «Наверное, они меня забирают», а они подбежали помочь мне. Какой-то странный у нас диалог состоялся. Я ожидала каких-то преследований и в тот момент была к этому готова.

Были ли преследования после?

— Были очень странные вещи, когда, по-моему, товарищ майор писал мне и пытался раскрутить на то, чтобы я еще раз вышла. Я на 90% уверена, что это был он, и был не один раз. Мне писали странные люди: «Привет, Таня, я твой фанат». Он очень хотел поговорить по телефону. Все время звонил мне, а я не брала трубку — я была в Барселоне в тот момент. И в какой-то момент он пишет: «Ты такая молодец. Почему ты больше не выходишь на акции?». И все время пытался звонить мне. В тот момент, когда я ему сказала, что нахожусь не в России, его интерес моментально пропал. И потом феминистки и другие девочки рассказали, что происходили какие-то странные инсинуации. Это очень мутная история. Может, меня вербовали?

Вы планируете еще протестовать?

— Я бы хотела. У меня есть что сказать, и я не боюсь системы. Я слишком много сталкивалась с этой системой в жизни и страдала от нее. Но я боюсь за детей, потому что сейчас органы опеки очень активно вмешиваются в этот процесс, и я просто не могу ничего сделать. Если бы не это, то я делала бы что-то.

Мирный протест в России может что-то изменить?

— Да, мирный протест может изменить очень многое. Всё зависит от масштаба этого протеста. То, что происходит сейчас — здесь ни о каком масштабном протесте речи идти не может. Всех кого можно запугали, а кого нужно — посадили. Мне кажется, людям важно знать, что они не одни. Когда кто-то еще подает сигналы и говорит, что «я есть», это поддерживает других людей. Сейчас в этом основная задача: дать понять, что ты не один.

Есть ли среди ваших родственников и друзей те, кто поддерживает войну?

— Нет, хотя у меня очень простая семья. Мы с дедушкой всю жизнь по очереди смотрели НТВ, Второй и Первый канал. Но в момент начала войны дедушка отказался смотреть новости. Это меня очень впечатлило, потому что моя семья никогда не была оппозиционных взглядов. Скорее, моя семья была во многом аполитична. И остается такое: «Я здесь ни при чем».

Вы пытаетесь работать с позицией «я здесь ни при чем»?

— Я пыталась разговаривать на эту тему с мамой. Она была со мной в начале войны, но у нее такая позиция: «Ой, мы уже переживали это, и это, и 80-е, и 90-е — это мы тоже переживем. Какой кошмар, какой кошмар, но на что я могу повлиять?» И меня бомбило от этих слов. Мне хотелось сказать: «Ну вот, это ваша ответственность. Все так думают, и мы не можем ни на что повлиять». Но я понимаю, что мама не может и не хочет смотреть на то, как бомбят украинские города. Она хочет от этого максимально отстраниться, чтобы хоть как-то спасти свою психику, и продолжать работать. Она работает на государство, но, конечно, не поддерживает, хоть активно ничего не делает.

Российская пропаганда утверждает, что мы боремся с национализмом и фашизмом в Украине. Что здесь, на ваш взгляд, не так?

— Примерно все не так. Для начала неплохо было бы победить фашизм и национализм в России. Я выросла в 90-е и была в компании скинхедов — мне кажется, это был фашизм. Никаких объективных доказательств того, что украинский режим — нацистский, до сих пор не было приведено. Это просто миф, в который поверили очень многие люди. Просто инструмент. Очень долго можно размышлять о причинах нападения нашего государства на другое, но очевидно, что фашизм и национализм — это неправда.

Какие признаки фашизма вы видите в России?

— Это, в первую очередь, пропаганда. Это то, что она рассказывает, что украинцы какие-то не такие — расчеловечивание. Это то, что к нам приходят в школы с идеологией и разговорами о важном. Люди обожают использовать какую-то символику. Я вижу очень много отсылок и пересечений с 30-ми годами в Германии. Все, что я читала, все, что я смотрела — это практически калька. Ты смотришь туда, сюда — найди три отличия. Такое ощущение, что это те же самые механизмы, и я даже не уверена, что это сделано осознанно. Просто этот механизм работает — мы будем его использовать. У нас репрессии и гонения на своих же людей. Всех кого можно выслали и постоянно закрывают рты остальным — это то, что было в Германии в 30-м году.

Что бы вы посоветовали тем, кому угрожает мобилизация?

— Вкладываться в самообразование. Иметь домик в деревне, в который можно уехать, если человек не сможет сбежать из России. Заботиться о своих близких. Мне кажется, что все, кто мог — уехали. Поэтому рассуждать о том, что мужчинам, которым грозит мобилизация, надо уезжать, смысла нет. Но уклоняться, саботировать и быть информационно подкованным мужчина обязан.

Что сейчас каждый из россиян может делать, чтобы остановить войну?

— Ничего. Что-то могут, но это очень гипотетический вопрос из области фантазий. Я не очень люблю фантазировать, мне понятнее говорить про реальность, которая сейчас. Мы все можем прекратить культ насилия в нашей стране. Любить своих детей, не бить их. Стать осознанными. Мужчинам надо перестать бить своих жен. Надо начать с себя. Перестать врать, как говорила Симоньян. Прекратить врать самим себе. Вокруг постоянный самообман и вранье всех всем. Это то, что мы можем сделать, но это то, что не произойдет просто так. Для этого нужны годы и усилия системы.

Кто виноват в том, что судьбы миллионов людей пошли наперекосяк после вторжения России в Украину?

— Есть конкретная группа людей: это Путин, его окружение, ФСБ, ГРУ и прочие кланы людей, которые были на стороне этого решения. Это первый круг, потом идет второй круг, третий круг. Я не поддерживаю идею коллективной вины. Мы несем ответственность, но не вину. Виноват всегда агрессор. А агрессоры у нас сидят в теплых прекрасных бункерах и креслах.

Есть ли ответственность на людях, которые вынужденно оказались на войне по призыву?

— Ответственность есть. Даже оказавшись на месте человек может принять решение сделать что-то или не сделать, убить человека или сохранить свою честь и достоинство, оставаясь в тылу. Это может каждый человек. Тут все зависит от количества предпринятых действий. Но ответственность есть у каждого мужчины, у каждой женщины, которые пошли на войну.

Почему вы не уехали?

— Я попробовала уехать, но у меня умирает отец, и мне нужно быть с ним. Не прилететь на похороны отца я не могу. Странная постановка вопроса, конечно — это мой дом. Я здесь родилась. Я хочу понимать, что здесь мой дом. Я могу уехать и приехать, я даже хочу уехать, но также я хочу иметь возможность вернуться.

Чего вы боитесь больше всего?

— Червяков. Больше ничего. В каком контексте «чего я боюсь»? Объективно я не боюсь сесть в тюрьму за свои взгляды. Но это будет безответственно, потому что у меня есть дети, а я боюсь их таким образом предать. Я боялась ядерного удара. Я действительно в какой-то момент испугалась, хотя мало чего боюсь, так как много чего пережила. Наверное, у меня очень личные страхи, как у любой матери. Что моим детям будет плохо — а моим детям было бы плохо, если бы они остались в России. У меня старший ребенок аутист, а я видела, как система и общество не принимают — это очень тяжело. Поэтому, в первую очередь, я забочусь о благополучии своих детей. И я боюсь им навредить.

Что нас всех ждет дальше?

— Дальше нас всех ждет какая-то собственная жизнь, собственная история. Глобально, если превратиться немножко в футуролога, мне кажется, что вся эта история затянется, и судя по тому, как все протекает — это будет липкая гадкая жижа с точно такими же механизмами запугивания, репрессиями, небольшими терактами и завязанием России в полях Украины. Я не верю в то, что это раз — и закончится. Но когда-то это закончится. И моя задача — дожить до этого момента.