«Это реально побег. Мужики так не поступают?»

Гриша Левченко – композитор из Москвы. Получив семь повесток в военкомат, он уехал из России. Гриша боится за маму, оставшуюся в России. Осознает, что не может сейчас заботиться о ней. В интервью «Очевидцам» Гриша Левченко рассуждает, кто страшнее – Путин или Пригожин. А также рассказывает, как сам считал армию нужной для воспитания парней – кровожадная мысль по нынешним временам.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Григорий Левченко, но мне больше нравится, когда меня называют Гриша Левченко. Мне 33 года, я родился в городе Санкт-Петербурге, тогда он был ещё Ленинградом. Я композитор — пишу музыку, песни, продюсирую записи. В общем всем, что может происходить с музыкой, я занимаюсь, потому что очень сильно это люблю.

Почему вы уехали из России?

— Во-первых, если быть честным, я и так собирался, потому что мне всегда хотелось… Не то чтобы посмотреть мир, но было ощущение, что я немного не в том месте родился. Я знаю, что это, наверное, не очень честно и не очень правильно, но я стал человеком культуры, а тамошняя культура — забугорная — она меня всегда больше интересовала, мне казалось, что там всё намного интереснее. И вторая причина — конечно же, частичная мобилизация в России, произошедшая в сентябре прошлого года. Если совсем вдаваться в подробности, то в какой-то момент мне пришло семь повесток с приглашением на войну. Причём первые две пришли до того, как началась мобилизация, и ещё пять после. Там был весь спектр: от СМС-ок до официальных бумаг. Я до последнего не хотел уезжать, потому что, опять же, было несколько причин. Возможно, это прозвучит цинично, но 22-й год оказался для меня в некотором смысле поворотным, я как будто встал на ноги — моя карьера, которую я очень долго настраивал, начала развиваться. А потом началась мобилизация, и я понял, что это вторая поворотная точка после начала войны и сейчас уедут фактически все, в России останется Клава Кока, Тимати — все вот эти люди, и русская культура окажется фактически в преисподней. Не то чтобы я был лучшим из лучших, но противостоять этому хотелось. Я держался до седьмой повестки, после которой понял, что уже не чувствую себя в безопасности. Я на тот момент жил в Москве, а там, как мне кажется, напряжение всегда больше, чем в остальной России, потому что Кремль недалеко. Многие говорят, что «Москва не Россия». Москва правда не Россия, и то, что многие пытаются перенести на всю страну, в первую очередь сильно ощущается именно там. У меня не выдержали нервы, плюс к этому моя сестра с мужем и ребенком эмигрировали — они с марта стали жить в другой стране. Они мне сказали: «Гриша, давай, собирай вещи, мы тебе если что поможем, объясним, как все работает». Я собрался, приехал в аэропорт, а меня не выпустили из страны, объявив запрет на выезд. И тогда я понял, что дело очень кисло, что все это уже совсем никуда не годится. Прошло два дня, и я сел в машину [до Минска]. Я до последнего не хотел уезжать. У меня огромный чемодан, тяжеленное пианино за спиной, я весь в вещах подхожу к станции метро, у которой тогда жил, и целый час не мог войти, потому что очень сильно не хотел уезжать. Наверное, здравый смысл возобладал, и я оказался в Минске, потом в Ереване, сейчас я в Тбилиси. Резюмируя все это: я уехал из страны, потому что почувствовал опасность за свою жизнь. А после того, как я оказался в Ереване, мне пришло еще две повестки. В общей сложности у меня их сейчас девять.

Какие ощущения вы испытывали при переезде из России? Отразилось ли это на вашем творчестве?

— Переезд я перенес, как мне кажется, очень тяжело, особенно первый месяц — он был самый сложный, потому что нужно начинать заново жизнь, а тебя никто не прикрывает. Тебе могут подсказать адрес, тебя могут поддержать, тебе могут подкинуть нужные штуки, но… Самое классное во всем этом — большую часть работы тебе нужно делать самому. Оформить карту, найти жилье, разобраться, как работает город, принять обстановку — то есть нужно ассимилироваться в максимально короткий срок. С точки зрения творчества, опять же, возможно, это может звучать цинично, но это бездна новых смыслов, совершенно другая точка зрения на природу и на environment, который тебя окружает, в сочетании с тем, что на данный момент ты изгнанник. У тебя 9 повесток и запрет на выезд. Если ты вернешься в свою страну, то тебя могут сразу же отправить на войну, и не факт, что ты сможешь оттуда снова выехать. Это состояние, конечно, очень сильно повлияло, поэтому как только я приехал, я сразу же стал писать, причем с таким упоением. Стал писать свои песни и, естественно, каким-то магическим образом мне подкинули еще кучу работы, я стал еще кучу всего писать. За первые полгода своей эмиграции я удаленно выпустил 4 спектакля. И огромное спасибо стране, в которую я попал — Грузии. Здесь воздух совершенно по-другому заряжен, он совершенно по-другому работает. И когда ты живешь в городе, а у тебя гора в центре, это такая фантастика лично для меня.

В песне «Дорога» с альбома, который выйдет осенью, у вас есть такие слова: «Кто знал, что это случится? Бог знает, что делать теперь». Было ли у вас предчувствие войны?

— Я даже не подозревал, что такое может быть. Для меня это катаклизм.

Вы уехали от мобилизации, но многие ей подчинились. Как вы думаете, почему?

— Я честно признаюсь: в тот момент, когда я получил первые две повестки, мне пришла безумно глупая мысль. Это были приглашения на сверку данных, они пришли с разницей в неделю: сначала первая, потом вторая. Я тогда был сосредоточен на своих делах, на том, что я очень медленно взрослею, и в какой-то момент мне подумалось: «Вообще-то, армия — это действительно очень важный институт». Не в России, а вообще. Как мне кажется, когда ты мальчиком попадаешь в мужское общество, которое работает по определенным законам, это бонус к воспитанию, к отцовскому плечу. Когда ты сам учишься решать вопросики — это очень важная, мне кажется, история. Не с точки зрения того, что это война и ты убиваешь кого-то, а с точки зрения обучения общению с людьми, с мальчишками из совершенно другой жизни, умения находить общий язык. У меня была шальная мысль, что, возможно, армия — это не такой плохой вариант. Сейчас-то я понимаю, что это довольно людоедская мысль, особенно учитывая контекст. Я даже поставил крест на своей душе в этот момент. Мне очень сложно говорить за других людей, потому что жизнь не чёрно-белая, а скорее кисло-сладкая. Многим действительно стыдно бежать. Это так работает — тебя берут на слабо. «Ну что ты? Мы тут родину защищаем». Да, ты можешь сколько угодно понимать, что вы не защищаете родину, но когда к тебе приходят и говорят: «Ну что — мужик?» А ты: «Вообще мужик» — «Ну тогда пойдём» — «Ну давай, ладно, пойдём». Я прекрасно помню, какие у меня были ощущения, когда мы с пацанами выезжали из Москвы в Минск. Нас было пятеро: один из нас водитель, который вёз нас в Минск, а все остальные бежали. Это были здоровенные мужики, очень крутые, очень образованные, красивые, с широченными руками, спинами — прямо защитники родины, супергерои. Я помню то ужасное ощущение — как будто я предаю родину. И я уверен, что все мы чувствовали примерно то же самое. Понятно, что мы спасаем свою жизнь, но это побег. Условно, мужики так не поступают, парни так не поступают. Парни идут до конца, отвечают за базар и так далее.

Следили ли вы за мятежом Пригожина? Какие чувства испытывали?

— В моём представлении Путин — это зло. Не такое, как говорит Медведев — Вельзевул или как он это называет? Это не сатана, это банальное зло, очень изворотливое, «цель оправдывает средства». Понятно, что моральные принципы и все эти штуки — это довольно искусственный конструкт, который каждый из нас выбирает по себе, но в моей системе координат Путин — это противоположное мне. Я не хочу входить в ту воду, которая выглядит таким образом. А тут ещё страшнее, потому что есть Путин, а есть Пригожин — уголовник, который собрал всю мыслимую и немыслимую коллекцию головорезов и душегубов под своей крышей, и такой: «Сейчас мы будем страну спасать». И ты думаешь: «Началось». Если мне предложат сейчас вернуться в страну и сказать, на чью сторону я встану, чтобы не было хуже, я бы сказал: «Нужно избавляться от „Вагнера“». Это ещё хуже, это ещё большее зло. Но вторая мысль: «Пускай лучше они друг друга сожрут».

В песне «Зов» вы поете: «Мы ждём, когда наш край позовёт своих детей домой». Готовы ли вы вернуться в Россию в случае перемен?

— Я не очень понимал, как может выглядеть моё будущее в России, потому что мне не нравились некоторые вещи. Точнее не то чтобы не нравились — я чувствовал, что они не для меня, мне хотелось попробовать делать как-то по-другому. Но теперь, когда я в таком почти диссидентском положении, я немного беженец — уехал и не могу вернуться — я начинаю ценить родную страну. Потому что есть очень много ребят, которые уехали в тот же Тбилиси, переждали, и теперь у них есть возможность вернуться. Они могут ходить в свои любимые места, встречаться со своими любимыми друзьями. Так или иначе это твои корни, твой бэкграунд, твоя личная история — то, что делает тебя собой. И если у этого есть хотя бы символическое воплощение, будь то бар The Hat в Санкт-Петербурге или Страстной бульвар в Москве, это важно. И понятно, что не нужно зацикливаться на этом, но сохранять в себе память тоже нужно. Это те места, которые сделали тебя собой. Мне кажется, «Мимино» об этом. Когда мы видим финальные кадры, где Кикабидзе возвращается в своё село — он съездил в Москву, он видел многое дерьмо — и ставит под замок свой вертолёт, говоря: «Не забывай свои корни. Помни, есть вещи на порядок выше». Я не думаю, что я вернусь, вот в чём дело. Но хотелось хотя бы иметь возможность приехать.
(Поёт)
Спой мне песню,
Что благою вестью
Разлетелась тут же по земле.
Чтоб я мог забыться,
Мигом очутиться во сне,
Чтобы, как вольная птица,
Пронеслась через границу.
Мне снится шёпот столицы.
Мы ждём, когда наш край
Позовёт своих детей домой.
Давай, держи и не отпускай
Нити, что ведут во тьму, пока.
Ты услышишь зов издалека
Когда настанет твой час идти назад
Ты услышишь зов издалека.

Война стала стрессом для миллионов людей. Есть ли музыка, которая могла бы снизить уровень этого стресса?

— Мне кажется, у каждого своё. У меня есть список из десяти песен, который меняется время от времени — они мне помогают держаться в колее, они меня собирают. Кого я посоветую? Если мы говорим про русский народ, то мне очень нравится то, что делают ребята из группы Sirotkin. Мне кажется, что это та группа, которую Россия сейчас заслужила. Они всеми возможными способами пытаются сделать так, чтобы сейчас людям в России жилось лучше.

А что вам помогает справиться со стрессами?

— Принятие реальности. У меня есть любимая композиция блюзмена Блайнда Вилли Джонсона, которая называется «Dark was the night, cold was the ground». Переводится как «Ночь была черна, земля была холодна». Это инструментальный трек, в котором он просто играет на гитаре и что-то мычит себе под нос. Она коротенькая — три минуты, но хитросплетение этих ноток и его мычания за это время… Блюз же весь про то, что жизнь очень несправедлива, и тебе ничего не остаётся, кроме как идти до конца. Ещё блюз очень религиозный, поэтому ты не можешь сдаться, потому что уныние — это страшный грех. И ты не можешь покончить с собой, потому что это ещё больший грех. У тебя есть только один вариант — ни шагу назад.

Чего вы боитесь больше всего?

— Я очень переживаю за маму — она осталась в Петербурге, и у неё, к сожалению, нет возможности переехать в силу болезни. Мне каждый раз безумно стыдно за то, что я не могу ей помогать так, как должен, как любящий сын, потому что я — всё, что у неё есть. Но, с другой стороны, конечно же, у каждого из нас своя жизнь, есть вопрос [личной] ответственности. Но сыновний инстинкт во мне, конечно, воет.