Экоактивист Владимир Сливяк: «Мы имеем дело с властью злодеев»
Владимир Сливяк — экоактивист, лауреат альтернативной «нобелевки» — шведской премии «За лучший образ жизни», сопредседатель НКО «Экозащита». «Экозащита» появилась в 1989 году в Калининграде, а со временем открыла отделения и в других регионах России. Боролась с загрязнением окружающей среды, протестовала против ввоза ядерных отходов и строительства АЭС. Стала первой в стране экологической организацией, которую внесли в список «иноагентов» — одновременно с «Мемориалом», «Общественным вердиктом» и «Агорой». Это случилось в 2014, в год аннексии Крыма. О непризнании «инагентского» статуса, о ненависти Путина к гражданскому обществу, и о том, что можно сделать, чтобы развязанная Россией война быстрее закончилась, Владимир Сливяк говорит в проекте «Очевидцы».
Расскажите о себе.
— Меня зовут Владимир Сливяк, я сопредседатель российской экологической организации «Экозащита». Мы все еще существуем несмотря на то, что большинство наших людей уехало из России из-за войны либо перед войной. Я родом из города Калининграда, что на Балтийском море, но большую часть своей профессиональной деятельности я работал в Москве. Мы очень много выступали против атомной энергии, нам удалось добиться закрытия ряда важных проектов, связанных с атомной энергетикой, с нефтью и с другими видами ископаемого топлива. В 90-х и 2000-х годах, до того как началось масштабное давление российских властей на гражданское общество, «Экозащита» была одной из наиболее влиятельных и эффективных организаций в России и добивалась очень хороших успехов при очень небольшом количестве ресурсов.
Как изменилась ваша жизнь после 24 февраля 2022 года?
— Я бы сказал, что наша жизнь начала меняться значительно раньше. Мы стали первой экологической организацией в России, получившей статус иностранного агента. Это произошло в середине 2014 года. После этого некоторое время нас так серьезно не трогали. Ну как не трогали? Каждый год Минюст открывал несколько административных дел против нас, и нам надо было ходить в суды, нас штрафовали. А мы некоммерческая организация и не зарабатываем денег и потому не могли выплачивать штрафы. Тогда мы написали заявление о том, что мы не иностранные агенты, так как не защищаем никаких иностранных интересов, а защищаем интересы только россиян. Также решили не выплачивать никаких штрафов. Эта позиция была принята отчасти из-за Крыма. Мы понимали, что путинский режим начал войну. В нашей организации было принято решение: мы не хотим платить деньги государству, которое использует их на войну.
Почему стали заниматься экоактивизмом?
— Когда мне было 16 лет, вокруг меня было несколько студентов, которым тоже сильно не нравилась экологическая обстановка. В России уже давно есть пропаганда того, как было прекрасно в Советском Союзе. Может быть, кому-то и было прекрасно. Что мы видели в конце 80-х? Экологическую деградацию, хотя не сказать, что наш регион был страшно промышленным. Мы были просто неравнодушными молодыми людьми, возмущенными тем, что советское правительство, которому все равно, какое здоровье у людей, игнорирует экологическую обстановку и допускает загрязнение. Потому что здоровье напрямую зависит от того, насколько в загрязненной окружающей среде вы находитесь. Мы решили, что если никто не хочет этим заниматься, то почему бы нам этим не заняться. Мы начали организовывать протесты, и это было довольно эффективно. Первая экологическая общественная протестная кампания была против целлюлозно-бумажного завода, который без всякой очистки сбрасывал химические отходы в реку, после чего та страшно воняла летом. А текла река через центр города Калининграда. И людям, жившим возле реки, было невозможно открыть окна — страшно воняло. Уровень загрязнения был страшный — рыба плавала кверху брюхом. Сегодня она течет там же, но стала чище. Мы хотели защищать общественный интерес, потому что видели, что его никто не защищает. Позднее, в 90-х, мы на довольно продолжительный период стали лидирующей организацией в России, критикующей атомную энергетику, ввоз ядерных отходов в Россию из других стран и строительство атомных станций. Нам даже удавались такие вещи, которые другим организациям в России не удавались.
Протест имел значение? Насколько он тогда был эффективен?
— Очень эффективен, особенно в 90-е. Наверное, из-за того, что государственная власть объективно была довольно слабой. Я думаю, что разница между демократическим и авторитарным или диктаторским обществом не в том, что в одном все прекрасно, а в другом все плохо. Посягательства на права граждан со стороны государства есть всегда, но если это демократическое общество, то в нем есть возможности защитить себя с помощью независимой судебной власти. А в авторитарном обществе или в обществе, которым управляет диктатор, нарушение и игнорирование гражданских прав государством — норма. Там нет независимой судебной власти, и человеку некуда обратиться, если государство посягает на его права. А оно рано или поздно посягает, в каком бы обществе вы ни жили. И в 90-е самым большим плюсом российского общества было то, что государственная власть была настолько слаба, что не могла всерьез покушаться на гражданские права. У людей были возможности их защищать. С приходом к власти Владимира Путина ситуация начала меняться. Мы это видели, и видели гораздо раньше, чем вообще хоть кто-то, включая российскую оппозицию. Нас это коснулось первыми.
Почему путинский режим в первую очередь атаковал экоактивистов?
— Потому что на тот момент мы были самыми эффективными. Есть права различных меньшинств, есть права человека, есть экологические права и много других подвидов прав. Активисты — это те, кто пытаются защищать эти права и которые видят в этой борьбе улучшение общества. Мы такие же правозащитники как и те, кто защищает классические права человека. Просто в 90-х самым сильным сегментом гражданского общества в России было экологическое движение. И поэтому с приходом к власти Путина первыми давление начали чувствовать экологи. Чуть ли не с первого года мы видели, что глубоко внутри этого человека сидит ненависть по отношению к гражданскому обществу. И я думаю, что это легко объясняется. Этот человек из КГБ, и он работал в Германии. Даже восточная Германия (ГДР), в которой он работал, фундаментально отличалась от Советского Союза тем, что дела с гражданским обществом там обстояли намного лучше. КГБ всегда пыталось использовать общественные организации тем или иным образом для достижения своих целей. Вы можете поднять его первое и другие интервью того времени — я помню его большое интервью в «Комсомольской правде», где он упоминал, что, может, пойдет в «Гринпис» работать, когда перестанет быть президентом. Там было видно, что он хорошо понимает, что такое гражданское общество и общественные организации, и какие проблемы они могут доставлять государству, если государство не прижмет их к ногтю. И все время его власти мы видели, что медленно, но верно шла работа по нейтрализации основных структур, на которых держится гражданское общество, которое мы в 90-х худо-бедно смогли выстроить. Потом это перешло в демонтаж демократических институтов. Гражданское общество не смогло самостоятельно увидеть эти сигналы, которые были с самого начала. А если бы оно их увидело, я думаю, не было бы ни войны, ни диктатуры в России.
Назовите топ-3 экологических проблем России. Как их можно решить?
— С точки зрения радиоактивного загрязнения, это прежде всего Челябинская область. Последствия взрыва 1957 года на комбинате «Маяк», когда взорвалась большая емкость с высокоактивными отходами, и большое количество радиации поднялось в атмосферу, а потом на очень большом расстоянии в несколько тысяч квадратных километров осело. Это получило название «Восточно-Уральский радиоактивный след». Там, кстати, с 1957 года и до сих пор запрещено вести хозяйственную деятельность. Есть огороженные части, где нельзя собирать грибы или ягоды. Это к вопросу о том, сколько живет радиоактивное загрязнение. С точки зрения нашей с вами жизни — более-менее всегда. Химические загрязнения — это Дзержинск в Нижегородской области. Тоже советская проблема. Ну и, конечно, Кузбасс и добыча угля — самая недооцененная экологическая проблема, которая была в России на протяжении длительного времени. Мы были первой экологической организацией, которая обратила на это внимание. Если вы посмотрите на официальную экологическую статистику государства из Кузбасса, то увидите, что более 90% источников питьевой воды в Кузбассе загрязнены. Вы каждый день получаете новую порцию грязных и токсичных веществ в организм, и они там накапливаются. Люди живут десятилетиями в таких условиях. Проблема в том, что для того чтобы хотя бы начать решать какую-то экологическую проблему, вам нужно сотрудничать с властью, и вы при этом можете быть кем угодно, можете протестовать, всех критиковать — да, это инструменты нашей работы. Когда нам надо, мы критикуем, протестуем и делаем красивые акции. Когда мы считаем, что для решения тех проблем, над которыми мы работаем, более эффективно договариваться — мы идем договариваться. Одна из главных трагедий заключается в том, что в России установилась фашистская диктатура, с которой гражданскому обществу невозможно сотрудничать. С точки зрения экологической деятельности, взаимодействие с такой диктатурой невозможно, поскольку ее интересы напрямую противоречат нашим.
Что могут сделать сотрудники «Экозащиты», чтобы война быстрее закончилась?
— Есть вещи, которые влияют на ситуацию, и все они связаны с сокращением и желательно полным прекращением потока денег, который до сих пор идет в Москву с Запада. Потому что Запад до сих пор покупает ископаемое топливо: газ, нефть, ядерное топливо, уголь. Точнее Запад не покупает российский уголь, есть эмбарго, но он, например, разрешает своим компаниям страховать уголь, который идет в третьи страны. Это тоже один из путей обогащения путинского режима. И я думаю, что самое эффективное, что мы можем сделать — это оказать влияние на тех, кто принимает решения на Западе, и приложить все усилия к тому, чтобы они полностью прекратили покупку нефти, газа, ядерного топлива.
Какова реакция европейских политиков? Они ведь зависят от своих избирателей.
— Был период, во время которого чем больше говорили о том, что надо прекратить покупать газ, нефть и уголь у России, тем больше некоторые западные страны пытались закупиться впрок. То есть у Путина начали покупать еще больше и по более высокой цене. В этот период путинский режим объективно заработал в несколько раз больше, чем до войны. Но, тем не менее, посмотрите, что произошло. На момент начала войны ни один человек, ни один эксперт в Германии не рискнул бы сказать, что Германия может обойтись без российского газа. Это было невозможно. Более 60% газа, используемого в Германии, покупали в России, и это трубопроводный газ. Прошло меньше года, и к концу 2022 года Германия практически полностью перестала быть зависимой от российского газа. В это было вложено огромное количество немецких денег. И эти деньги были вложены абсолютно осознанно. Это правда фантастика. Это невозможно было себе представить год назад, но это произошло.
Что ждёт Россию в будущем?
— Абсолютно точно у России будут хорошие времена. Я не сторонник идеи коллективной вины. Я сторонник идеи о существовании коллективной ответственности. Коллективная ответственность не в том смысле, что лично вы ответственны за то, что Путин решил начать войну. В другом смысле: если вы идете по улице и видите, что кто-то нападает на другого человека с ножом и сейчас убьет его, это не ваша вина, что он напал. Но ваша ответственность — вмешаться и остановить убийство. Мы правда ответственны за то, чтобы у страны появилось будущее. Для этого придется много работать, потому что до сих пор российское общество пытается игнорировать происходящее, несмотря на все, что происходит, несмотря на сотни тысяч жертв этой войны. Российское общество до сих пор пытается не поворачиваться лицом к войне.
Почему так происходит?
— Я думаю, что это совокупность факторов, связанных, с одной стороны, с советским наследием — с тем, в каком состоянии общество вышло из Советского Союза, и что с ним было дальше. То есть, с одной стороны, с историей, а с другой стороны, с осознанной, спланированной, целенаправленной политикой путинского режима по разрушению самих основ и структур гражданского общества. Политикой, направленной на разрушение горизонтальных связей между людьми, на то, чтобы разъединить людей, не дать им начать сотрудничать, начать договариваться и объединяться в гражданское общество. Да, конечно, это было в условиях, когда общество находилось в переходном состоянии после Советского Союза и все еще преодолевало разные комплексы, но это не снимает в полной мере ответственности с людей в России. Я считаю, что, да, в некоторых вопросах не все однозначно, но на вопрос: «Существуют ли адские злодеи?» — да, они есть, и мы их видим. Мы живем в то время, когда оголился нерв времени, и мы увидели, что правда бывают злодеи, вышедшие из ада. Мы имеем дело с властью злодеев, и мы не смогли ее остановить. Если бы в России было более зрелое гражданское общество, если бы оно имело в себе побольше моральных ориентиров… Очень большой проблемой формирующегося гражданского общества России было то, что очень много заметных и причисляемых к оппозиции людей, с одной стороны, претендовали на то, чтобы иметь эти моральные принципы, и они якобы действовали в соответствии с ними, а с другой стороны, как только у них появлялась возможность брать деньги у путинского режима, все эти моральные принципы куда-то девались. Они брали деньги, возвращались и снова делали вид, что они принципиальные люди. Так нельзя.
Вернетесь в Россию?
— Конечно. После того как мы уехали, мы немало делали для того, чтобы у путинского режима было меньше денег для войны. И если мы хотим от границы по ковровой дорожке зайти в какую-нибудь Бутырку, тогда, конечно, можно съездить. Но возвращение к нормальной жизни в России, чего, конечно, я и все мои коллеги очень хотим, будет возможным только если не станет путинского режима.
