Алёна Чехова: С музыкантов собирают на «СВО»

Алёна Чехова — российская скрипачка и педагог. Родом из Тюмени, провела детство и выросла в Крыму. В 18 лет переехала в Москву, где работала в симфоническом оркестре радио «Орфей». В 2021 году переехала в Болгарию и сегодня играет в оркестре города Враца.

После 24 февраля 2022 года Алёна открыто заявила о своей антивоенной позиции и поэтому опасается приезжать в Россию. В интервью — о страхе и молчании российских музыкантов, о различиях между оркестровой культурой в России и Европе и о том, что значит для артиста потерять страну.

Расскажите о себе.

— Я скрипачка, концертмейстер симфонического оркестра во Враце. Здесь концертный зал за нами. Живу я и работаю сейчас в Болгарии уже 4 года, чуть больше 4 лет. Я из России. Я родилась в Тюмени, и когда мне было 2 месяца, мы с мамой переехали к папе в Крым. И там я прожила до 18 лет и получила своё первое музыкальное образование там в Крыму, в Алуште, а потом в Симферополе. И уехала после этого в Москву, где прожила и проучилась, проработала примерно 10 лет. И теперь я здесь.

Как полномасштабное вторжение России в Украину изменило вашу жизнь?

— Я потеряла дом. Я не езжу домой, потому что моя позиция ясна. Мне тяжело видеть всё то, что происходит там, потому что это другая страна. Как будто бы исчезла моя страна. Для меня это такое ощущение.

Как поменялось? Я уехала до войны. Это важно. Я уехала до войны, но оставив за собой какую-то возможность вернуться домой, видеть своих родственников, знать, откуда я, ездить на праздники. Но у меня это отняли, и теперь я здесь. Когда у нас каникулы, отпуск, люди ездят домой и встречаются с близкими, со своими друзьями, посещают родные места, я не могу этого делать. То есть у меня этого нет. Я человек без дома, я россиянка. И несмотря на то, что я росла и жила в Украине, в Крыму, у меня российское гражданство. Да.

Как Крым повлиял на вашу идентичность?

— Я чётко различаю, что мы различные народы, если я так могу сказать, да, что мы различные, но при этом мы очень, я не знаю, дружные были. У нас было очень много общего. Я говорю на украинском языке, потому что я учила его в школе. Мне нравится безумно этот язык. Я его уважаю. Я уважаю культуру.

Культура у нас разная. Писатели, поэты. Это всё очень интересно. Но мы в один момент просто потеряли то ощущение, что всё-таки это что-то другое, чужой дом. То есть мы соседи, и мы дружные. Мы празднуем праздники вместе, мы живём, существуем вместе, но мы не имеем права диктовать правила игры, ну, правила существования.

Как это повлияло? Тем, что я уважаю и я знаю, что это есть и он существует, этот язык, и этот народ, да, и мне он очень нравится. И у нас были и русские ребята в школе, и украинцы, и мы все дружили. Никогда у нас не было никаких оскорблений друг другу. Просто кто-то ездил отдыхать летом на каникулы к бабушке в Россию, а кто-то в Украину, и всё.

Когда вы впервые осознали, что Путин не ваш президент?

— Для меня не было такого вот этого, да, вот этого события, вот этой даты. Этот вопрос один из тяжёлых для меня, потому что, к сожалению, я была очень сильно увлечена учёбой, и я не всегда была в какой-то момент, я упустила вот то, что должна была делать. Не всегда была такой активной гражданкой своей страны. Поздно это произошло, поздно.

В четырнадцатом году я начала ощущать, что что-то не то происходит, что-то неправильно. Я была безумно счастлива, что нет никаких военных там действий, операций, ничего в Крыму, потому что я, естественно, переживала за своих друзей, родственников, знакомых. Но я не понимала, что-то не то, как бы. Ну, я не была ещё так вовлечена.

Благодарна моим близким, родным людям, которые вовлечены всегда были в это, которые, ну, как бы я была в курсе, грубо говоря. Мой муж, он не в России, да, он всегда был очень активным в плане каких-то митингов и, например, там каких-то в команде там Каца помогал каким-то образом что-то собирать, подписи, такие вещи, да. И ещё один человек, я подумала, не буду называть, но этот человек находится в Москве, и он делает много для нас и против. И вот благодаря этому, конечно, человеку я, которым я очень горжусь, восхищаюсь, благодаря этому человеку я прямо, ну, стала вовлечённой, и очень благодарна, что я, ну, не открыла глаза, как бы я, ну, да, просто посмотрела в правильную сторону.

Как изменился Крым после четырнадцатого года?

— Я после аннексии тоже сказала себе, уже тогда начались вопросы, я сказала, что всё неоднозначно, я, наверное, не буду туда ездить. Но в 2015 году у нас умер папа, и мы поехали на похороны. Это мой был последний раз, когда я была там.

Моя двоюродная сестра, её семья, они переехали в Россию из Крыма. Тоже, да. Интересно, почему? Ну, наверное, не всё так гладко там. И чувствуют себя очень замечательно сейчас в России. Ну, лучше, точнее. Как замечательно, я имею в виду в плане даже каких-то материальных просто вот, потому что у них тоже нет возможности уехать. И они тоже не поддерживают войну, но у них нет возможности уехать.

Когда только аннексия произошла, все жаловались первые 2 года, это я знаю ещё точно, очень дорого всё, очень дорого, просто всё ужасно дорого. Сейчас, не знаю, выглядит на картинках неплохо, да. Мой родной город выглядит очень ухоженным, красивым. Что под этим? Ну, как относительно ухоженным, красивым. Что под этим, я не знаю. Я всё равно считаю, что всё не совсем правильно.

Можно ли сказать, что вы уехали из России по политическим причинам?

— В том числе. Ну, потому что это всё так связано, например. Почему вот даже вот тот вопрос, почему я не была настолько вовлечена во все эти митинги и прочие дела, насколько бы сейчас я хотела быть вовлечена тогда? Потому что опять я должна была работать, у меня было три работы, мне нужно было как-то жить, зарплаты маленькие, музыканты получают маленькие деньги в Москве, Москва дорогой город. То есть это всё взаимосвязано, у меня просто не было времени.

И как бы это идёт от политики, правильно? То, что там финансирование, музыканты и прочее. Я поняла, что, ну, потом, конечно, вот эти все очень такие политические события, мы поняли, что нам очень некомфортно, это всё связано с тем, что мы не получаем достаточно зарплаты там и прочее. И мы просто с мужем поняли, что мы хотим куда-то уехать, потому что нам некомфортно по многим пунктам здесь находиться. Конечно, мы уже тогда понимали, но мы тогда, наверное, не видели смысла громко озвучивать, что мы против или что-то не то, или мы не верили, что произойдёт то, что произошло.

Как вы принимали решение об отъезде и почему выбрали Болгарию?

— Решение уехать созрело ещё в 2017 году. Как-то вот всё вместе оно. Когда я уже заканчивала академию, мы думали, что и как делать. Я начала работать в оркестре радио и поняла, что мне некомфортно отношение к музыкантам, в том числе опять же таки зарплаты. Это вот наша советская, русская скрипичная школа, не только скрипичная, классическая школа. У нас очень любят давить, и всё наше обучение построено на том, чтобы задавить. Как бы выживает сильнейший. Если вы слабое звено, прощайте.

И просто я, общаясь тоже, имея знакомых с разных частей света, я понимала, что всё-таки не везде так устроено, и не везде тебя гнобят, и не везде тебя принижают, и не везде добиваются результатов лишь только там какой-то гнобёжкой. Как вот в академии нас учили, вот через это мы проходили, к сожалению, и в оркестре это продолжилось. И политическая ситуация, зарплаты, всё это как бы родило идею, что мы хотим куда-то попробовать уехать и что-то попробовать.

Болгария выбрала нас самих, потому что я отправляла своё резюме, CV, видео в различные оркестры. И мне понравились условия, ну, и возможности. Вот на данный момент, в тот момент в Болгарии. Это был двадцать первый год.

Когда вы впервые начали открыто говорить о своей гражданской позиции?

— Знаете, наверное, так. Когда я не понимала ничего и как бы было всё меня устраивало, я никогда не говорила. Когда я поняла что-то для себя, начались разговоры, и я моментально, я поняла, и мне хочется, знаете, вот бывает какое-то озарение, тебе хочется делиться, тебе хочется искать подтверждения в других людях.

В этом плане я, наверное, могу похвастаться, что 95% моего окружения, они все против. В ком я сомневаюсь, ну, я не знаю их позицию, кто молчит. Во-первых, я не могу осуждать, потому что они там. Во-вторых, ну, мы, значит, не так близки. С кем я близка, все придерживаются того же мнения, что и я. И мы пытаемся со своими в основном близкими родственниками, друзьями, общаться на эту тему. Я говорю про антивоенную позицию, я говорю про даже про выборы.

Вот вы говорите, как вы относитесь к президенту Путину? Ну, президенту ли. Например, вот наши мамы, да, поколение, которому очень легко во всё верить. Они были молодыми в девяностые, вот это вот продавали воздух и прочее, они во всё верили. Классно. И тут особенно по телику покажут, там пропаганда, всё, мы вперёд, мы там самые большие, значит, мы самые крутые. Это очень легко. Они в это верят. И вот, например, с мамой приходилось разговаривать и объяснять. И она понимает, да, она понимает, но, к сожалению, она живёт в России. И она просто только может понимать и не поддерживать разговоры, не встревать в те разговоры. Ну, она пожилой человек, не встревать в те разговоры, которые вокруг неё есть у её ровесниц, ровесников. Она понимает, и я очень рада, что можно убедить хотя бы одного человека.

Конечно, всем близким друзьям мы говорим, как мы видим с этой стороны, потому что некоторые, ну, иногда кажется, что мы здесь, что там вообще невозможно жить, невозможно дышать и прочее. Нет, это не так. Люди там живут, люди там в России, да, люди там существуют, нормально себя чувствуют. Даже те, кто против, они как-то могут. Просто с нашей здесь стороны, когда уже ты 4 года не был там, кажется, что там ужас какой-то, и ты боишься туда ехать. Конечно, это тоже не совсем так, но у многих нет выбора, правда. Я верю в это.

У меня есть одна подписчица, она мне периодически пишет, и она мне говорит, она тоже скрипачка, и говорит: «Я, мой муж поддерживает». Прямо вот он верит в это всё. Он поддерживает: «У нас двое детей, я против, у меня маленькая зарплата, я не могу уехать. Мы ссоримся по этому поводу, но я уже пытаюсь молчать». Вот она так живёт, ну вот у неё нет возможности. Она говорит: «Я не могу, я не знаю языка, у меня нет денег, у меня двое детей. Муж, который хочет остаться, что мне делать? Мне просто вот так страдать. И сердце кровью обливается всякий раз, когда я вижу, читаю то, что в Украине там опять, опять, опять мирные, мирные жители, дети». Вот есть и такие истории. И я никак ей не могу помочь. Я даже ей не могу ничем ответить.

Изменились ли условия работы оркестровых музыкантов в России после начала войны в репертуаре, в гастролях, атмосфере, в коллективах?

— Репертуарно, думаю, нет. То, как я смотрю, слежу за афишами, за такими вещами. Но гастролей, конечно, нет, таких, как были раньше. Всегда гастроли за рубеж — это было что-то вау, крутое, праздник. Их нет. Это, конечно, они ощущают, они страдают по этому поводу.

Но те, кто уезжает, в основном это Армения, Грузия, они получают от каких-то там директоров, ещё что-то, сообщение: «ты предатель», «мы тебя больше здесь не ждём», «ты никогда не будешь работать в России», такие вещи. Половина оркестрантов в ипотеке, дети, им как-то надо что-то, родители болеют. Музыкантов уехало мало, тяжело.

Вот, например, сразу в голову пришло. Ну, в первый год войны моя одна коллега написала вот там в одном оркестре, потому что у нас много всегда работ. Не в том, где мы вместе с ней познакомились, работали, в другом она работает. Она сказала: «Нам сказали сдавать по 1 000 руб. на СВО». Если ты не сдаёшь, то ты против, а если ты против, ну, капец, да? Что там будет с тобой? А если ты сдаёшь, то ты поддерживаешь, но ты не поддерживаешь, ты не хочешь. Я не спросила, что она сделала. Мне страшно спросить, что она сделала. Я знаю, она против. Она очень сильно против. Я не знаю, как это там всё. Наверное, она сдала, может быть, да. Ну, тоже как я могу осуждать.

Как думаете, почему многие россияне промолчали или поддержали войну?

— Пропаганда. В России что-что, а пропаганда работает хорошо, мне кажется. Наверное, это просто свойство человеческого мозга. Ну, это легко не думать. Иногда легче просто поверить, сказать: «Да и меня это не коснётся». Как бы это же всегда как в кино. Кто-то там пришёл и теперь с протезами ходит. Ну, это же как в кино где-то. Это же не я там, не мой сын. Ну, вот я считаю, что, конечно, вот этот телик работал очень круто. Вот эти пропагандисты работали, ну, конечно, отлично, невероятно какие-то высоченные зарплаты. И да.

Как изменилось ваше восприятие войны за 3,5 года?

— Первые полгода было вообще тяжело, потому что какое-то депрессивное состояние было немножко, но я была очень сильно вовлечена, конечно, в это всё, переживала и как-то, наверное, все верили, что это скоро закончится, не знаю, не помню. Но потом просто это стало фоном, и оно никак не изменилось.

Потом я говорю, потом после периода, когда я начала над этим работать, естественно, с психологами в том числе, и как-то начинаешь отстраняться и пытаешься помогать, как ты можешь, ну, своими способами небольшими. И, но это не изменилось никак. Оно есть и есть всегда. Ты так же, как и 3 года назад, не можешь поехать домой. Ты так же, как и 3 года назад, 2 года назад читаешь одни и те же новости. Также умирают люди, только их жертв становится больше, больше и больше. И мне, конечно, тяжело говорить, допустила ли там эта Европа или нет, что сейчас такая вот какая-то непонятная, ну, вот атмосфера, вот что, а что под угрозу Европа уже там в Польше что-то летает или ещё где-то, да? Ну, не знаю, но как бы страшно. Ну, также ничего для меня не изменилось. Я не привыкла к этому. Нет, я не хочу этого. Это также ужасно для меня.

Как в эмиграции складываются ваши отношения с украинцами?

— Прекрасно. В оркестре у нас работает 17 национальностей, и две из которых Россия и Украина. И мы друзья, как и было раньше. Мы друзья, несмотря на то, что семья моей подруги находится, живёт в Днепре.

Мы сейчас праздновали, гуляли её свадьбу, и мама её приезжала из Украины, и мы общались и обнимались. И да, мы говорили об этом тоже. И да, они понимают, что, ну, как бы это не совсем, ну, это не мы. У меня лучшая подруга моя, мы ещё с Крыма знакомы, она училась, работала, ой, училась в Киеве. Сейчас она тоже за границей живёт. Они украинки с сестрой, и она моя лучшая подруга. И мы тоже всё это понимаем. У меня из-за того, что я из Крыма, сохранилось много связей и в том числе вот помимо этих двух друзей моих, да, нормально, всё хорошо.

И однажды я познакомилась с одним парнем, он работал в Софии, там что-то продавал, и я покупала, и я услышала, они говорят на русском, и я сказала: «Ой, вы из России или там из Украины?» «А из Украины», потому что большой флаг был у них там висел украинский. И он сказал: «Да, я из Украины, там оттуда-то». Я такая: «А, здорово». И говорит: «А ты откуда?» Такая: «Я из Москвы». А или из России? И он такой посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: «Ничего», ну, как бы, «ну что мы можем сделать?» — сказал он. Люди, которые, наверное, далеки от этого, понимают.

Те, кто ненавидит нас, россиян, я тоже их могу понять, потому что они ненавидят не без причины. Наверное, тоже кто-то ненавидит, потому что там у них тоже работают пропаганды, но это военное время, естественно. Но кто-то, наверное, потому что потерял близких или видел это, и они травмированы, и они имеют полное право.

Как проходила ваша адаптация в Болгарии? Что было самым сложным, а что, наоборот, приятно удивило?

— Мне было легко. Всё, я не знаю. Самое сложное, наверное, было, самое странное, я могу сказать, что вот мне нужно просто было заново как бы быт свой настраивать, магазины, название продуктов, всё — просто новые привычки. Ходить в другой магазин, там покупать другие продукты. Нет там пельменей, например. Сама я плохо готовлю.

Забавно в какой-то степени, но интересно учить язык. Язык интересный. У нас очень много общих слов с различными там ударениями, например, окончаниями, но грамматика вообще другая абсолютно. И это заставляет тебя мыслить на славянском языке, но по-другому. Это интересно. Я очень люблю этот язык.

Я когда приехала впервые на репетицию, ну, они обычно проходят на двух языках, и тут что-то на болгарском, я просто сидела, он там дирижёр ругался, что-то серьёзно говорил. Я просто пыталась сдержать смех, потому что звучит как русский, но ничего не понимаю. Ну, это была одна такая прелесть. Я считаю, что это очень здорово, потому что ты сразу погружаешься в язык, учишь его и тут же используешь. Это очень круто.

Также здесь столько людей, которые просто оказались, не знаю, в хорошем смысле сумасшедшими и любят Россию, россиян, русских, русскую культуру, знают столько. И это оказалось так интересно. Я здесь, в Болгарии, узнала про рок-музыку, русский рок, наверное, больше, чем когда там была, и слушала даже его. Ну, то есть здесь, в Болгарии, потому что они любят и они знают. И это очень, это прелесть, конечно.

Есть, которые люди, наверное, поддерживают. Говорят: «Путин такой крутой у вас». Ты просто сразу едешь в такси такой: «Ну ладно». Ну, таксист, да, обычно. И ты такой: «Нет, как нет?» Ты такой: «Ну ладно, ладно». Всё. И молчишь, как бы думаешь: «Боже мой». А вообще среди моих друзей, знакомых, кто старшее поколение старше меня, они все всё понимают, они обожают Россию, но они против войны, против того, что делает Путин. И они это, ну, как бы на этом мы сходимся, на этом мы дружим тоже.

Чем отличается музыкальная культура и корпоративная этика оркестров в России и в Европе?

— Вообще хочу сказать, что мне кажется, это важно озвучить, что я очень благодарна моей стране за образование, которое я там получила, за культуру, которая там, за музыку, за композиторов, за тех людей, преподавателей. Это невероятный уровень и невероятная вообще возможность вот получать знания классическому музыканту там. И это мне очень сильно помогает сейчас здесь, потому что мы делимся опытом, то есть я делюсь своим опытом, естественно, другая страна предоставляет свой опыт. Это очень интересно. Здесь тоже очень много крутых музыкантов, естественно, это интересно. И приезжают из разных стран, мы работаем со многими, и у всех разные какие-то экспириенсы, опыты, школы. Но я очень горда, что я как бы чуть-чуть часть оттуда. Это очень круто в плане знаний.

Тяжело работать в оркестре, в любом оркестре вообще, в целом в мире, потому что там много людей, все творческие со своими характерами и прочим там. Но атмосфера чаще в оркестрах в России, это основано не только, ну, это мнение моё и моих коллег, которые работают и здесь, и там, в разных оркестрах, что нас постоянно гнобят, нам показывают наше место, начиная от дирижёра, директора, бухгалтеров там, что мы вообще никто, мы просто какие-то музыканты, которые легко заменить, и мы должны просто прийти и делать идеально всё.

И дирижёр заходит уже с таким лицом, что, ну, опять видит нас, а не каких-то гениальных исполнителей. И это всё. И ты вот в этой атмосфере работаешь, ты боишься, не та часть смычка, там то вот так, вот так. Ты вот такой сидишь весь, уже не знаешь, куда себя деть.

Здесь же дирижёр есть какой-то, да, есть, конечно. Я там главный дирижёр, но есть этика, ты должен слушаться. Дирижёр, концертместер. Это всё нормально. Это всё настолько здорово, потому что дирижёры в основном здесь воспринимают тебя как своего коллегу. Я помню, я приехала сюда первый раз, мы отыграли какой-то концерт, я шла по коридору, идёт главный дирижёр после концерта, я иду навстречу, и я такая, ну, иду, как всегда, вот я не знаю, главный же дирижёр идёт, я такая иду, не знаю, куда смотреть. И он просто подходит и такой типа: «О, дай пять после коза». Я такая: «Даю пять ему». Я такая: «Ну что это было? Он что, не дирижёр?» Ну, а он просто привык работать в этой атмосфере. Атмосфере, когда мы делаем одно общее дело. Он может злиться, он может ругаться, но в целом он знает, что он без нас никто, и мы без него никто. То есть мы один инструмент. Уважительные отношения просто. Да.

Уважительные отношения как к своему коллеге, потому что мы коллеги. В России, увы, это идёт от обучения. Это всё начинается с где? Ну вот со школой, с училищ, с консерватории, где ты приходишь. И как мне моя преподавательница говорила: «А что ты думаешь, у меня не коленки не тряслись, когда я заходила там к Бачковой на урок к самому профессору?» Такая думаю: «Ну, может, тряслись, ну не знаю, нормально ли это».

Или когда сравнивали постоянно мы, ты играешь концерты, в конце так все садимся и так: «Кто больше понравился сегодня?» Ну, как это? Я вообще сейчас уже у меня так уже мозг изменился. Я даже представить этого не могу. Или когда ты там не готов или ещё что-то, просто ноты могут швырять там вон из урока или с урока или с класса.

У меня мнение по этому поводу, что это наш менталитет. Знаете, как в магазине стоишь там в России и, например, за тобой очередь большая, а ты там подходишь и говоришь продавцу, кассиру: «Ну, вот эта курица там срок годности истёк, уберите с прилавка». А она начинает, что тут там это тра-ля-ля, ну, силу показывает. И вся очередь сразу: «Не время, время. Мы там, что вы тут стоите, вы не правы, как бы вот она кассирша, она права». А когда ты начинаешь тоже на неё гнать и так и поворачиваешься к очереди и говоришь: «Вы сейчас это сами жрать будете, это испорченное». И ты начинаешь с силой ей говорить: «А ну-ка сюда, там, я не знаю, пригласите там администратора магазина». Моментально и очередь меняется, и кассирша.

То есть у нас сила, сила побеждает у нас. Вот, ну, знаете, вот, ну, вот такое вот я наблюдение по жизни просто. А иногда здесь в Болгарии тоже такое встречается. Кто насильник, тот и прав, как будто бы вот так вот я. Я преподаватель, я профессор, я должен быть главным и правым. Значит, я должен сейчас тебя насиловать, тебя бить там. Вот как будто вот такое вот у нас есть немножко.

Я оттуда, я сейчас, я преподаю. Я всегда спрашиваю, могу ли я дотронуться до тебя, до ученика. Я просто мне как-то хочется, наверное, это есть во мне, я это пытаюсь не ощущать или не ощущаю, потому что я знаю, что я признала, что это есть в нашем менталитете. И я пытаюсь быть вот со своими учениками очень прямо вот так, как бы я хотела, чтобы со мной.

Вернётесь в Россию, если ситуация там изменится?

— Я даже этим летом так мечтала, так мечтала вернуться и там консультировалась по поводу всех моих каких-то мелочных. Я никто, я какая-то непонятная маленькая пешка, там никто меня не будет ловить, вылавливать, да. Вот. Но кто знает, в России работает же это методом показательным. Вот возьмём какого-то обычного человека и покажем, что так нельзя. Никому так, чтобы не повадно было.

И, ну, я там консультировалась, даже спрашивала какие-то мои высказывания где-то, что-то там какие-то посты, там интервью я тоже давала. Здесь не совсем хорошие, как бы, для того, чтобы поехать туда. Я вообще всем говорю, вон своим коллегам говорю: «Как только режим пойдёт, мы с вами поедем». Покажу вам Красную площадь, покажу вам деревню, там, где там ещё что-то, Русскую деревню, русские пирожки, поедим, пельмешки. Да, я хочу, я хочу, я не знаю. Я так, я верю, что я поеду туда. Может быть, я там даже буду работать, я не знаю, когда-то, когда уже 4 года. И страшно с одной стороны, я такая вот режим пойдёт и всё, а никто не знает, что будет. Может, хуже будет, кто придёт.

Чего вы боитесь?

— Ну, много вещей человек боится, да. Но в целом вот если касается нашего разговора, темы, я боюсь, что это продлится очень долго. И это очень страшно, потому что жизни искалечены. Вот если говорить про мою страну, это страшно, да. Вот как говорят, пишут, что как это индустрия, как на протезы вот это всё растёт, да? По какой причине неизвестно, да? Ну, как бы нам всем известно почему.

Сколько ребят искалеченных, а судеб, семей, а сколько из них не будут иметь возможность иметь детей, сколько из них просто будут больными там, да, и проблемы с жёнами, с детьми? Про Украину я вообще молчу тоже. Ну, это первая страна, которая пострадала. Но просто страшно, что я боюсь, что просто будет очень-очень плохо жить обычным россиянам, которые даже не имели отношения, грубо говоря, к войне. Просто ходить по улицам страшно будет. Ну, потому что это огромное количество ребят молодых, которые сейчас вернутся искалеченных — голова или ноги, руки там. А это это страшно. Этого я боюсь. Ну, это уже есть и будет.

О чём мечтаете?

— Мечтаю или хочу? Потому что я мечтаю, чтобы отмотать время и это не случилось. Это было бы идеально. Это было бы, ну, это мечта такая, которая Да, конечно, там я хочу, чтобы это скорее просто закончилось, но я хочу справедливости для Украины. Столько жертв. Ну, это как будто замкнутый круг.

Если Украина соглашается отдать все территории, на которые претендует Россия, остановит ли это Путина? На самом деле я не знаю. Я просто хочу, чтобы это закончилось, закончилось. И просто люди, которые потенциально сегодня, завтра, послезавтра умрут, чтобы они не умерли. Вот хотя бы так.