Олесе Кривцовой 20 лет. Еще недавно была студенткой университета в Архангельске, изучала рекламу и пиар. На нее завели уголовное дело за «дискредитацию» армии и «оправдание терроризма» из-за пары постов. После трех месяцев домашнего ареста, Олеся решила из страны сбежать. Браслет срезала перед переходом через границу. Сейчас работает в Норвегии. О предательстве мужа, разложении российского «правосудия», потере друзей и главном желании Олеся Кривцова говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Олеся, мне 20 лет, сейчас я работаю журналисткой. Последний год я жила в России, в городе Архангельске, была обычной студенткой, училась на направлении рекламы и пиара. Я экс-политическая заключенная: я провела три месяца под домашним арестом и несколько дней в тюрьме, потому что сделала два антивоенных поста. Ещё я внесена в перечень экстремистов и террористов как террористка. Многие шутят, что я лицо российского терроризма. После того как я поняла, что российский суд не способен вынести грамотный и правильный приговор, то есть оправдательный, я сразу решила, что мне нужно покинуть Россию, несмотря на домашний арест и большие риски. Благодаря правозащитной организации я выехала из России и попала в Литву, будучи под мерой пресечения «домашний арест».

Помните день 24 февраля 22-го года?

— Когда я засыпала, было уже понятно, что стало совсем нехорошо после того, как Россия признала независимость так называемых ЛДНР. Ужас, страх. Потом я проснулась и увидела, по-моему, у издания DOXA черными буквами на красном в фоне «Путин начал войну». Я просто отложила телефон, помолчала и все.

Почему эта война стала возможной?

— Потому что это государство заболело и провалилось, государство имперское с имперскими кровожадными амбициями. Государство постепенно шло к автототалитарному режиму, назову это так, потому что политические репрессии начались далеко не в 21-м году. Это даже логично: когда-то что-то подобное должно было произойти снова.

Почему вами заинтересовались силовики?

— С самого начала войны я постоянно писала какие-то посты у себя в инстаграме. У меня было всего 100 подписчиков, и я даже не думала, что это выйдет за рамки и дойдет аж до ФСБ. Единственный раз, когда я вышла на улицу, это наша с друзьями акция — мы расклеивали по городу листовки с ветеранами Великой Отечественной войны, которые погибли или пострадали от российских бомб в Украине. Я была в первый раз привлечена к административной ответственности за дискредитацию российской армии. Это был полный ужас: ко мне домой ворвались, когда я была буквально в футболке и трусах. Я умывалась и услышала, что кто-то заходит ко мне в дом. Они завербовали, если можно так сказать, моего бывшего молодого человека: сначала приехали к нему, вытащили его из своей квартиры, и он открыл дверь. Я выхожу из ванной, а там стоят четыре человека, начинают на меня кричать в моей квартире, а я не понимаю, что происходит. Это были сотрудники ФСБ, которые сразу начали искать принтер, на котором я печатала листовки. Потом меня вывели, посадили в машину и повезли в так называемый центр «Э». Там меня держали 12 часов. Приезжала моя мама, привозила мне еды. В конечном итоге это обернулось штрафом в 30 тысяч рублей. Я дважды сталкивалась с предательством: первый раз от молодого человека, а второй раз от мужа, и оба раза связаны с политическим преследованием. В день мобилизации я почему-то пошутила, что если его заберут на войну, то нам надо будет расписаться. Это была просто дурацкая шутка, что если его там убьют, а его бы убили сразу, как только он туда приехал, я получала бы деньги. Это была просто шутка. Мы решили расписаться, без намерения идти на войну. Так, из-за шутки, у меня появился муж.

Почему на вас завели уголовные дела?

— Уголовные дела появились уже после административки, в декабре 22-го года, из-за двух постов. Первый — это история о взрыве на Крымском мосту. Я написала в инстаграме, что это закономерная агрессия со стороны Украины. По международно признанным границам Крым находится на территории Украины. Второе уголовное дело — дискредитация российской армии. Это репост записи в беседу с моими однокурсниками, в которой говорилось про студентов моего университета, вышедших на провластный митинг. Они вышли с плакатами в поддержку так называемых ЛДНР, а я написала «кончалыги» — это от слова «конченые». И лингвистическая экспертиза впоследствии посчитала это за дискредитацию армии. Мне казалось, что это обычный день, я готовилась к каким-то экзаменам в университете, разговаривала с мамой по телефону. Слышу, что кто-то открывает дверь. Я подумала, что это бабушка моего мужа — она к нам иногда заходит. Я выхожу в коридор — а мама на телефоне — как забегают уже не четыре, даже не помню сколько их было, очень много мужчин, кладут меня на пол. Один из них стоит с кувалдой в руке, говорит, что это привет от ЧВК «Вагнер». Был страх, осознание того, почему это могло случиться, мысли о том, как сбежать отсюда прямо сейчас. Как впоследствии оказалось, уголовное дело было заведено по доносу моих однокурсников, но не с моего курса, а с параллельного. Это были историки, которые долгое время в своей беседе обсуждали (есть скрины этих переписок), как лучше написать на меня донос, и в конечном счете написали. Это было из-за моих историй в инстаграме, их волновал сам факт того, что я делаю антивоенные посты. Там есть одно сообщение, в котором человек написал: «Донос — это долг патриота». Сначала суд назначил мне запрет определенных действий: мне нельзя было разговаривать по телефону, пользоваться почтой. В один из дней, когда я поехала к мужу в Архангельск, меня на выходе из автобуса взяли несколько мужчин и посадили в машину, повезли в следственный комитет. Я не понимала, что происходит, подумала: «Очередной какой-то трэш». Когда я приехала, следователь начал задавать мне вопросы, сказал, что я в розыске, а я жила у мамы, там, где шёл суд. Потом он сказал, что я купила билеты на поезд во Владикавказ, Псков и еще куда-то. Я на него посмотрела, расплакалась, пнула его стул и побежала в туалет умываться — за мной сразу побежали, а в коридоре стоял ФСБшник, который кошмарил меня все это время, и улыбался. Я к нему подошла и сказала: «Я знаю, что это ты». В общем, что случилось: они купили билеты на мое имя, потому что их не устраивало, что суд дал мне мягкую меру пресечения, и хотели сымитировать, что я пыталась сбежать. Уже потом в интервью я начала говорить, что если бы хотела сбежать, то сделала бы это умно, как сейчас. Я знала, как убежать, просто этим не пользовалась, потому что тогда еще не хотела — я верила в то, что они будут справедливыми. Не знаю почему, но верила. Потом меня снова отправили в мини-тюрьму, а суд на основании распечаток моих голосовых и звонков выдал домашний арест. За месяц до уголовки я говорила маме по телефону, что очень боюсь и хочу уехать хотя бы в Казахстан — вдруг на меня заведут какое-нибудь дело.

Как вы сбежали из-под домашнего ареста?

— С января по середину марта я сидела под домашним арестом, отпраздновала свой день рождения и начала задумываться о том, чтобы действительно сбежать. Я связалась с «Вывожуком», они спланировали мой маршрут, и 11 марта я вместе с браслетом домашнего ареста вышла и уехала. Мой загранпаспорт еще во время обыска был спрятан в соседнем городе, далеко от меня. Сам переход границы был возможен из-за того, что еще одна организация сделала мне визу в Литву. В браслете домашнего ареста нет датчика GPS: когда ты выходишь из дома, он просто посылает сигнал о том, что тебя нет. Где именно — никто не знает. По идее, туда сразу же должны были приехать и начать действовать из ФСИНа, но, видимо, они спали — меня начали искать только через полтора дня, когда я была уже далеко. До границы с Беларусью я его срезала — пограничники не должны были его видеть — но до самого перехода браслет был на ноге.

Как вы оказались в Норвегии?

— Когда я была в Литве, я поняла, что не знаю, что делать. Мне нужно было выбрать какой-то вид деятельности, и я решила, что хотела бы стать журналисткой. Меня позвало норвежское издание Barents Observer работать с ними. Мы пишем про Арктику, про границы, про ситуацию между Россией и Норвегией — в общем, про Баренцев регион. Пишем на английском и русском языках, но издание норвежское.

Среди ваших друзей и родственников есть те, кто поддерживает войну?

— Конечно. Ну, друзей уже нет. После 24 февраля у меня практически не осталось друзей. Я на самом деле не осуждаю людей за то, что они поддерживают войну. Чаще всего по одной простой причине: я вижу в этом проблему не конкретных людей, а проблему системы, пропаганды, бедности. Долгое-долгое развитие России в эту сторону на это повлияло. Понятно, бывают случаи, когда и отдельный человек виноват, но у большого количества людей в России буквально нет доступа в интернет. Я бы сказала, что для России это привилегия. Я не то чтобы с пониманием к этому отношусь, но я понимаю, почему люди могут поддерживать войну. Моей бабушке 70 лет, она лежит на своём на диване и у неё есть только телевизор. Что мне ей сказать?

Нужно ли переубеждать россиян?

— Конечно, нужно. Вопрос в том, получится ли. Многих уже просто не переубедить. Я уже давно не общалась с людьми, поддерживающими войну, кроме тех, у которых брала интервью, потому что после того, как со мной случилась моя история, я встретила очень много хороших людей.

«Мемориал» признал вас политзаключенной. Что вы чувствуете?

— Привилегий никаких не дают. «Мемориал» составляет списки политических заключённых уже давно. Это на будущее, чтобы в будущем люди в России получали какие-то бонусы. «Мемориал» признаёт всех людей, преследуемых по политическим мотивам и лишённых свободы, политическим заключённым.

О чём мечтаете?

— Что я смогу вернуться в Россию. Я в розыске и заочно арестована каким-то там очередным судом. У меня недавно умер мой дедушка в Белгороде, и я испытываю огромную ненависть ко всей этой системе, ко всем людям оттуда, потому что не смогла съездить на его похороны, не смогла поговорить с ним. У него была опухоль мозга, и он очень быстро ушёл, буквально за 20 дней после первых симптомов. Я очень зла и надеюсь, что в будущем смогу как-то наказать тех, кто в этом виноват.