Евгения Пономаренко — детский невролог из Новосибирска. В 2016 году ей с ее мужем, бывшим заведующим детским травматологическим отделением, пришлось переехать в США. Причина тому — их нескрываемое неприятие аннексии Крыма и отказ вступать в «Единую Россию». Как следствие — увольнения и дискриминация внутри врачебных коллективов. В США российские медицинские дипломы не действительны. Сейчас Евгения работает флебисткой (специалистом по забору крови из вены) и мечтает получить сертификат медсестры. Зато открыто высказывается и чувствует себя в безопасности.

Пономаренко координирует «Штабы Навального» (в РФ организация признана экстремистской) в Шарлотт (США), организует антивоенные акции и сборы на помощь пострадавшим украинцам. О гражданском долге эмигрантов и адаптации российских медиков в США «Очевидцы» побеседовали с Евгенией Пономаренко.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Евгения Пономаренко. Я из России. Мне 43 года. По профессии я врач. Детский врач. Последнее время работала неврологом детски. Из города Новосибирска приехала сюда. Вообще училась в Иркутском медицинском университете.

Когда и почему вы уехали из России?

— Мы уехали из России в 2016 году. Поворотным моментом был именно Крым, когда мой муж на планерке среди врачей, среди своих коллег, в тот момент, когда это происходило, все говорили только об этом, он сказал, что это не нормально, что Крым сейчас захватила Россия. Когда все остальные врачи, наоборот, радовались этому, и присоединению, и тому, что теперь Крым наш, он просто сказал, что нет, это не так. Он как был украинским, так и остается. И вот отсюда его карьера покатилась по наклонной.

На нас, конечно, и раньше было давление со стороны администрации разных больниц, где мы работали, в разных городах. Именно давление было с целью того, чтобы мы вступили в партию «Единая Россия». Мы отказывались от этого всегда. На что нам было конкретно сказано, что если вы хотите расти по карьерной лестнице и иметь все блага, которые возможны, то нужно вступать в партию. На тот момент мы думали, что если мы сменим город, сменим больницу, то что-то может поменяться, и этого давления не будет, потому что какое отношение может имеет моя политическая позиция к тому, как я лечу детей.

Но, к сожалению, когда мы приехали в Новосибирск, ситуация стала только хуже. С Крымом муж, конечно, потерял должность в больнице. Его сначала вызвал к себе на разговор главный врач. Попросил вступить в партию, надо было писать официальное заявление, то есть это не просто слова. Муж этого не сделал. И он абсолютно не думал, что это может иметь под собой такие серьезные последствия. Он был заведующим детским травматологическим отделением.

На него была написана определенная бумага, которую подписали как раз те, кто были на планерке. То есть до этого дня он был прекрасным врачом, хорошим, и все было замечательно. После слов с Крымом он стал плохим, и все покатилось. Он попытался устроиться в другую больницу. Его без проблем взяли, но на следующий день главные врачи созвонились. Все покатилось. Это хоть и большой город, но это врачебная среда, все друг друга знают. И его сняли. Затем он пошел еще в одно место, так как тоже много кто его знал. Там его заведующая взяла врачом, но после того, как она его взяла, с должности сняли ее. Потому что в тот момент как раз-таки главный врач был в отпуске, и поэтому она взяла на себя такую ответственность. Взяла, потому что хорошие отношения были, она знала, что он хороший врач, но потом поплатилась своим местом за это все дело.

И вот отсюда наша история берет свое начало. Хотя сюда мы, конечно, приехали, абсолютно не думая о том, что мы останемся. Мы приехали как туристы. Для моего мужа, так как он потерял в зарплате после всех этих событий, это стало серьезным ударом, конечно. Он начал со своими знакомыми определенный бизнес, начал, потому что-то надо было делать. Все равно же нельзя только в поликлинике прием ввести. Один раз на него напали. После этого он, естественно, сходил, снял побои, задокументировал и подал заявление на возбуждение уголовного дела. Это было в мае. А летом мы поехали как раз сюда, в Америку, чтобы немного сменить обстановку и как-то подумать обо всем, отдохнуть с детьми. И уже здесь мы узнали, что в возбуждении уголовного дела было отказано. Стало понятно, что возвращаться опасно. Ну, вот так мы и оказались здесь.

Как изменилась Ваша жизнь после 24 февраля 2022 года?

— Первые несколько месяцев я просто не могла поверить, что это какой-то не затяжной сон, что это все реально происходит. Это был вообще шок для меня и для моей семьи. Мы с мужем просто не могли прийти в себя, конечно, поверить в это.

Раньше я думала, что у человечества уже все-таки 21 век. Мы все такие умные, уже и в космос летаем, и новые планеты изучаем, и медицина на таком уровне. То есть мы действительно не в средние века живем, когда люди не умели договариваться друг с другом, и надо было убивать друг друга. Но сейчас-то мы можем поговорить, мы же все умные. И получается, что нет. Какая-то звериная дикость это. Захват территорий, это конечно вообще какое-то просто средневековье прямо самое настоящее, это настолько дико в наше время. Не осталось никаких сомнений в преступности этой власти, полной безнаказанности, в том, что она решила, что ей можно вообще все. Нет слов ни для какого нормального человека, как это можно вообще. Это такая огромная беда и непростительная ошибка, конечно.

Как изменились ваши отношения с родственниками в России после начала войны?

— У моего мужа отец украинец, мама русская. И свою жизнь, свое детство он провел 50 на 50, то на Украине, то в России. И у него есть очень много родственников, которые украинцы. В свое время они когда-то переехали в Россию и остались здесь в России, но это украинцы. Есть те, кто остались в Украине. На самом деле все те, кто в России, они находятся под пропагандой. И они назвали его предателем. То есть так и написали, продался Зеленскому и Байдену.

Как думаете, можно ли оправдывать россиян, поддерживающих войну, тем, что они просто жертвы пропаганды?

— В интернете масса информации. И для ищущего человека, человека с образованием, да даже не с образованием, просто ищущего и желающего разобраться в этой теме, не составит проблемы найти ту информацию, которая конкретно говорит, что сейчас происходит, кто на кого напал, кто здесь прав, кто виноват. Все на поверхности, все есть. Немножко копни, но нельзя верить только одному источнику информации, нельзя. Может быть, потому что я врач, я не могу верить одному источнику информации, надо же всё перепроверять. Но как много таких людей, кто действительно в итоге докопался и всё понял? Понял, что да, они врут по телевизору, полностью врут.

Но я не могу понять, единственное, почему нет желания немножечко копнуть глубже, задать себе какие-то дополнительные вопросы. Могла ли маленькая страна Украина, напасть на большую ядерную державу? Стала ли бы она это делать? Очевидны ответы на эти вопросы, они просто очевидно лежат на поверхности. Ну, наверное, люди находятся под серьезной пропагандой. Кто хочет найти ответ, тот его нашел. И тот знает его. И такие люди есть. На самом деле в России есть те, кто понимает, что происходит. Да, их немного, но они есть.

Вы ощущаете свою ответственность за то, что Путин так долго у власти и развязал войну?

— Да, сейчас все вспоминаю и анализирую. Сначала Курск: «Она утонула». Когда он сел в президентское кресло, он имел возможность спасти этих людей, имел, не захотел.
Помню очень хорошо, когда у меня родилась дочь, и я держала ее на руках, и он отменил, это был 2004 год, он отменил губернаторские выборы. Я тогда испытала тоже шок своего рода, потому что как? То есть он просто лишает нас свободы слова, свободы выбора. Он решил за нас, что у него не хватает бюджета, как это все объяснялось, ради экономии денег, он не будет спрашивать население, какого губернатора они хотят в областях. Я понимаю, может быть для Москвы это неважно, на тот момент я жила в Иркутской области, для нас это имело огромное значение, кого мы хотим видеть губернатором. И нас просто лишили этого права.

Тогда мне казалось, что сейчас все выйдут, наверное, все будут как-то не согласны. Меня удивило то, что тишина и спокойствие, все так это проглотили, как Беслан. Ну и, конечно, потом Крым. Уже стало ясно, что человек не останавливается ни перед чем, то есть он уже решил заняться внешней политикой и ему нужна какая-то война.

Мои друзья некоторые радовались, что они теперь смогут спокойно туда поехать, отдыхать, хотя я с ними разговаривала, я вообще до сих пор продолжаю со всеми вести диалог. То есть мне почему-то кажется, что, если я сейчас с ними немножко поговорю, что-то им расскажу, что-то еще как-то вот открою им какие-то факты, может быть, действительно они им были недоступны, они поймут. Но я понимаю сейчас, что если бы все-таки во все эти моменты переломные, которые происходили в течение двух десятилетий минимум, если бы было больше активности, действительно надо было там, в России, тогда собирать митинги, выходить на протесты, поднимать народ. Надо было больше проявлять именно свою гражданскую активную позицию. Да, конечно, я никогда не голосовала за Путина, никогда, но этого мало, этого все равно недостаточно, потому что другие голосовали, их было много. И чем они руководствовались, конечно, не знаю. Надо было больше действовать для того, чтобы, может быть, кто-то бы гораздо раньше задумался о том, что что-то здесь не так, что-то неправильно, что мы можем что-то изменить.

В США вы проявляете свою политическую позицию?

— Еще до войны мы выходили, собирали митинги с мужем в поддержку Навального. Именно здесь, в городе Шарлотт, мы стали первыми. Я кинула клич когда-то, давно еще. Ну и вот первые люди пришли. Это было давно. Мы после этого организовали свою группу, потому что на самом деле проблема была в том, что не везде нам разрешали делать объявления насчет митингов в поддержку Навального, наши россияне не хотели этого. Не все его поддерживают даже здесь, к сожалению. С начала войны я сразу же присоединилась к митингам в поддержку Украины. Необходимо было собирать деньги на помощь Украине, говорить о том, чтобы закрыли небо. Такие митинги были очень важны. И вот мы все это делали вместе. На одном как раз-таки из митингов были те, кто сюда приехали именно после войны. Пострадавшие, без руки, без ноги украинцы, которые приехали сюда за протезами. Конечно, больно смотреть на людей, которые, если бы Россия не напала, были бы и с руками, и с ногами. Это были молодые парни, кому-то 20 лет, кому-то 25, и они стоят без рук, без ног, и они потеряли это, защищая свою Родину. Без слез на это смотреть, конечно, просто было невозможно. И да, я видела этих людей, и мы собирали деньги на то, чтобы им помочь как можно быстрее собрать сумму необходимую для протезирования. И я понимаю, какое большое количество сейчас именно украинцев нуждается в этом лечении, в протезировании.
Потом я решила собирать конкретно наши митинги российские, именно чтобы они проходили в поддержку Навального, потому что Украина, она все-таки одну повестку дня озвучивает, а наша повестка дня не может быть озвучена на их митингах. Поэтому нужно было отдельно собрать какой-то митинг, где можно было бы сказать о том, что Путин is a killer, о том, что free all political prisoners, то есть все политзаключенные, которые находятся в России, находятся в тюрьмах незаконно. И вот митинги эти начали тоже здесь делать.
Шарлотт за Навального! Шарлотт за Навального!

По-вашему, россияне могут как-то повлиять на происходящее на родине из-за рубежа?

— Хороший вопрос, потому что многие говорят, да, зачем, да, почему. Это важно.
Во-первых, главное, мы должны научиться и должны привыкнуть тому, что мы обязаны проявлять свою гражданскую позицию. Нам что-то не нравится, мы должны выходить на митинги и говорить об этом. Как еще может правительство услышать своих граждан? Ну как? Общество не пошлет же правительству письмо и не позвонит, да? То есть мы действительно можем просто собраться все вместе на то площади с плакатами и конкретно сказать, да, мы вот с этим не согласны.

Каждый митинг показывает всему мировому сообществу, что есть россияне, не согласные с этим. Здесь Америка смотрит на эти митинги, потому что, допустим, перед выборами, для политиков важно, что происходит, и они ориентируются на общественные настроения. Многие из тех, кто приходят на митинги, это те же избиратели.

Изнутри бороться с Путиным невозможно, внутри России, потому что вся система под него заточена. И когда полиция с дубинками на тебя нападает, какой бы ты там ни был смелый, с этим невозможно что-то сделать. А вот как раз-таки за рубежом больше шансов. Например, на наших прошлых митингах мы подписали петицию, чтобы мировой сообщество, в том числе и Америка, президент Байден, как можно быстрее накладывали санкции на тех коррупционеров, которые каким-либо образом помогают режиму Путина.

Мы не должны молчать. Мы уже и так слишком долго молчали. Мы молчали все эти два десятилетия. Молчать больше нельзя никак. И мы можем массово это делать. И это будет уже куда более заметно. Понимаете, пусть хоть это и за границей, но мы-то россияне, мы же говорим по-русски. И нельзя забывать о тех, кто сейчас сидит за то, что просто имел смелость это сказать. Нам здесь ничего за это не будет. Мы обязаны выходить в поддержку тех, кто там сидит, кто за это пострадал. И мы должны бороться с войной, которая сейчас происходит на Украине. Да, когда все говорят, что вот митинги, мол, что вы можете изменить. А сидя на диване можно что-то изменить? Нет.

Что для вас было самым трудным в эмиграции?

— Самым тяжелым было в начале понимание того, что я все бросила там. То есть я бросила все, что было нажито непосильным трудом. Свой дом, свои карьерные амбиции, свое образование, которое здесь обнулилось. И это было понимание того, что жизнь как будто с нуля начинается здесь, без образования, без всего, что ты имел до этого и к чему стремился. Это обнулится, вплоть до того, что ты можешь зарабатывать только тем, что пойдешь мыть, убирать дома, и то только, когда получишь разрешение на работу. Это все было очень тяжело. Вот именно тяжело понимание, что ты обнулился, все потерял. Ты все потерял только из-за того, что ты не согласен с тем, что происходит в России. И ты об этом имел смелость сказать, заявить, и поимел от этого кучу проблем.

К сожалению, диплом, полученный в России, или вообще в странах бывшего СНГ, как я поняла, никаким образом здесь не котируется. И это огромная проблема, потому что, диплом медсестры как раз-таки здесь признается, а вот врача нет. Здесь, ну, практически все начинать с нуля надо. На это уходят годы, деньги. Перво-наперво, на что я пошла, оказавшись здесь, отучилась на помощника медсестры. Достаточно быстро, всего месяц, в зависимости от того, как часто ты ходишь на учебу, от месяца до трех месяцев длится обучение, недолго, и ты получаешь диплом помощника медсестры и очень большие возможности для работы. Для того, чтобы просто зарабатывать деньги, очень хороший, как говорится, сертификат. Масса мест, где можно работать и везде требуются такие специалисты. Вот, сейчас я отучилась на флеботомистку, то есть это человек, который берет кровь из вены, буду искать работу. Я планирую обучиться на медсестру и надеюсь, когда-нибудь у меня мечта осуществляется. Не все так просто.

Чем американская медицина отличается от российской?

— Я пока не могу ничего плохого сказать про медицину американскую. Я была месяц в госпитале на практике по флеботомии. Мне очень все понравилось. Она другая. Здесь, конечно, все по-другому. Здесь, может быть, и менталитет другой. И все другое совершенно в плане отношения врачей к пациентам, пациентов к врачам, к младшему медицинскому персоналу, к медсестрам, к тем и другим. То есть сама больница работает по-другому. Здесь спокойно можно в палате присутствовать и ночевать любым родственникам, они всегда здесь, им никто ничего не запрещает. То есть все по-другому.

Мне нравится, как все у них устроено. Но при этом я не могу говорить плохо о врачах России. У них очень хорошая квалификация. Врачи в России очень хорошие имеют знания, и здесь я не могу сказать ничего плохого тоже про них. Просто система совершенно разная. И, конечно, печально, что дипломы врачей, здесь никаким образом нельзя подтвердить. Какие-то экзамены сдать и хотя бы как-то начать практиковать. Нет, здесь, к сожалению, полностью надо заново обучаться.

Конечно же, то, как выглядит сама больница, сама любая поликлиника, это, конечно, небо и земля. Такое ощущение, то ли ты попал в какой-то отель, в котором все очень красиво, все безумно чисто, никаких обшарпанных стен, никаких не работающих жалюзи, или порванных стульев, чего-то того, что можно встретить в России. Здесь, конечно, все идеально, красиво, все очень вежливо с тобой общаются. Здесь все полностью перед тобой, тебя и отведут, и максимально вежливо, и, если ты где-то что-то не понимаешь в языке, на любой язык переводят, чтобы тебе было комфортно. Это для них самое первое, это, конечно, очень здорово. Просто завидуешь белой завистью, насколько здорово здесь действительно работают врачи, как все устроено. И мне нравится. Это, конечно, небо и земля.

У нас врачи чуть больше общаются с пациентами. Они более доступны для пациентов. Здесь все-таки врач, это такой достаточно недоступный человек. Все вопросы потом к медсестре. Да, она, конечно, тоже имеет высокую квалификацию, но все-таки. А у нас врач, он ответит на любой вопрос. Ты пришел к нему и всегда можешь с ним поговорить. То есть доступность все-таки в России врачей, она гораздо выше. У нас не все так плохо.

Планируете вернуться в Россию?

— Только если произойдет смена режима. Это не при жизни Путина точно. Вообще я не хочу оказаться в обществе людей, которые поддерживают каким-либо образом войну, или оправдывают ее. Мне настолько это противно, у меня настолько другое видение всего этого. Я много лет так думаю, я не хочу этого даже близко. Я сейчас изменила свое окружение. У меня нет никого, ни одного человека, который бы мне сказал, что он поддерживает войну. Я бы с ним общалась, если бы он каким-то образом что-то оправдывал — могла проговорить свою точку зрения, но общаться постоянно, а тем более жить среди таких людей, нет, ни за что и никогда. У меня там мама осталась, вот это для меня единственный больной вопрос, конечно. Я хотела бы с ней повидаться, но опять-таки я понимаю, что это может никогда не произойти. Это уже моя боль, и это цена определенная. Тут ничего не сделаешь.

Чего вы боитесь?

— В Америке я перестала бояться. Я не боюсь того, что меня может на митингах полиция забрать или как-то там себя повести так, что это будет опасно, я не боюсь. И вообще, здесь я успокоилась внутри. Не за что бояться, все в рамках закона. Вот в России, да, я помню, как я боялась беззакония со стороны властей. Даже как врач со стороны нашего руководства. Оно было постоянно это беззаконие. И вот я понимала, что даже в суде не будет защиты. Вот я помню, как я этого боялась. Думаю, вот что-то если произойдет, вот я даже не найду правды и защиты даже в суде, нигде. Вот этого у меня здесь нет. Я вообще в душе очень законопослушный человек. То есть я никогда в жизни не пойду ни на какие-то вот такие вот вещи. Для меня закон — это всё. И поэтому я понимаю, что мне вообще нечего бояться. Мне спокойно, мне хорошо. Я не знаю даже, как ответить на этот вопрос, чего бы я боялась. Я ничего не боюсь.

О чём вы мечтаете?

— Я мечтаю о том, чтобы война в Украине закончилась. Реально. Я хочу, чтобы она закончилась. Как можно быстрее. Я не могу каждое утро видеть, как опять где-то кого-то разбомбили. Это просто ужасно. Опять погибли люди. Да, пусть в России будет этот Путин, и они там будут сидеть под санкциями, и будут деградировать и дальше дичать, но хотя бы, чтобы Украину больше не бомбили. Люди не должны умирать от этого безумия. Вот об этом я мечтаю. Каждое утро, когда я вижу новости с очередным обстрелом украинских территорий, где-то опять в какой-то город попали, мне страшно от того, что все больше и больше людей умирает. И я понимаю, что эта война не заканчивается, и все больше и больше гибнет людей. Я понимаю, что чем дальше, тем хуже, тем больше, тем безнадежнее все это. Ну вот неужели нельзя прямо сейчас закончить войну?