Путин – наше материализованное безумие

Даниил Нечвеев – драматург и киновед, уехал из России с началом мобилизации. Раньше он не интересовался политикой, не ходил на митинги. Политика пришла в его жизнь сама— вместе с войной. Теперь он читает о сибирском областничестве, чтобы понять, можно ли устроить жизнь иначе. Даниил рассказал «Очевидцам», что мечтает поехать в мирную Украину и побывать на той земле, откуда пришел его род.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Даниил, мне 24 года. Сейчас я нахожусь в Тбилиси, веду показы и лекции о кинематографе. Я драматург — пишу пьесы, пишу литературные рецензии. Наверное, всё.

Почему вы уехали из России?

— Потому что объявили мобилизацию, и я понял, что больше ждать нельзя — надо ехать. Я не подлежу мобилизации, но у меня не было отсрочки от университета, и поэтому пришлось не закончить второе высшее образование во ВГИКе. Как потом понял — это было не зря. Потому что мои знакомые, которые продолжают учиться, сказали, что некоторых людей, у которых тоже не было отсрочки, забрали прямо из университета. Это были не специалисты, не те, которые учатся на специалитете, а уже аспиранты, но ситуация у них почти такая же.

Как ваши родители отнеслись к вашему отъезду?

— Они сказали: «Вперёд. Вперёд, сын».

Было ли у вас предчувствие войны?

— Нет, я до последнего не верил, но здесь нужен контекст. Я один из тех людей, про которых сочинён мем: «Только без политики». Очень сложно мыслить о политике, когда ты большую часть жизни провёл в одном из самых небольших городов Сибири, и тебе казалось, что ты никогда не уедешь даже за Урал. Поэтому, например, когда был присоединён Крым, мне было 15 лет и я думал, что поеду учиться в Новокузнецк на кузнеца. Большой мир был для меня совершенно недоступен. Я думал: «Присоединили, не присоединили…». Не знал, Дагестан — это Российская Федерация? Крым до этого был России или Украины? Я совершенно в этом не разбирался,1 большого интереса к происходящему не было. И отсутствие в моей жизни интереса к политике привело меня к тому, что в феврале 22-го года в Санкт-Петербурге, когда мне звонили родственники и говорили: «Данил, а что будет?», я отвечал: «Да бред, кто будет на кого нападать? Наверное, попугают на границе и разойдутся». А потом, когда это все случилось, во мне проснулась какая-то нервная бравада. В смысле, что что-то сейчас уже происходит, и остается только нервно смеяться.

Поменялось ли с началом войны ваше отношение к политике?

— Конечно, мое отношение к политике поменялось. Я много думал. Через несколько месяцев после того, как все началось, я начал изучать, что происходило с Российской Федерацией и с бывшими республиками СССР за то время, пока я жил на этой земле. Например, вспомнил, что когда мне было девять лет случилась русско-грузинская война. Я в свои девять даже не подозревал, где Грузия. Узнал, что до моего рождения случился абхазско-грузинский конфликт. Узнал, что есть Приднестровье. Мир для меня совершенно развернулся. Смешно сказать, но я узнал, что, оказывается, был Борис Немцов. Хотя мне кажется, что он все же есть.

Нет сожаления, что вы раньше не начали разбираться в политике, что раньше как-то могли повлиять на ситуацию?

— Я не участвовал в митингах, но те мероприятия, которые проводил в Томске, правоохранительные органы иногда воспринимали как митинги. 1 мая 2020-го года танцевальный орден «Ямамо», в который я входил, и арт-конгрегация «Котельная» организовали первомайское праздничное шествие. Я надел красивый красный комбинезон, плащ и провозглашал космический коммунизм на улицах Томска. Произносил на одной из главных улиц в заброшенном здании проповедь о том, что коммунизм обязательно будет построен, но будет построен не в контексте государства, а в контексте взаимоотношений всего живого со смертью. Но проходящие мимо полицейские мало что поняли и спустя время попытались нас забрать в отделение. Часть забрали, а часть смогла избежать этой участи, ретировавшись с места проведения акции. Нас начали забирать, когда мы раскрасили губы памятнику Пушкина. Но это делал, опять же, не я, а одна прекрасная художница. Я долго не мог понять, как отношусь к этому. Потом всех отпустили, потому что никакого преступления не было: помада быстро стерлась с памятника, никакой дискредитации тогда еще не придумали.

Есть ли у вас друзья или родственники, которые поддерживают войну?

— Это, конечно, старшее поколение родственников, но мы очень грамотно обходим эти разговоры при телефонных созвонах, потому что оба — я и бабушка — хотим сохранить хорошие родственные отношения. А среди знакомых нет.

Многие в России сейчас поддерживают войну, как вы думаете, почему?

— Я слышал о людях, которые были моими товарищами и ушли воевать на стороне Российской Федерации. К слову, о Российской Федерации: в этом контексте Российская Федерация не тождественна России, она является только поверхностью. То есть она является порождением языка, но не ее сущностью. Почему люди поддерживают войну? Мне кажется, потому что у людей неинтересная жизнь. Очень многие, кого знаю я и мои знакомые, идут на войну потому, что хотят что-то доказать себе. И они придумывают, что они за Путина, или что нужно помочь ДНР и ЛНР. До этого это их совершенно не тревожило. То есть как будто уйти на фронт — это очень легкий способ избежать всех своих проблем: отсутствие работы, отсутствие учебы, отсутствие взаимоотношений, отсутствие любви в семье, отсутствие самого себя. Но об этом, кажется, уже было очень много сказано. И очень легко себя определить, когда говорят, кто ты есть: «Ты патриот, ты русский, российский гражданин». И ты говоришь: «Да». И тебе говорят: «Значит надо делать это». И ты идешь и делаешь.

Те, кто не поддерживает войну и находятся в России, испытывают стресс. Какое кино вы бы посоветовали им посмотреть, чтобы немного успокоиться?

— Я не знаю, нужно ли успокаиваться. Мне кажется, есть два варианта: успокоиться — в смысле утешить себя и построить иллюзорный мир, где все хорошо, или успокоиться — прояснить для себя ситуацию и понять, что ты можешь сделать, а что не можешь. Мне близок второй вариант. Мне кажется, второй вариант успокоения достигается в том числе благодаря прекрасному завету Александра Николаевича Сокурова. Надеюсь, что я правильно понял его в одном из интервью, которое он дал уже после начала этих событий: «Главное — сохранять мир в себе». И если мир сохраняется в тебе, то в тебе же не происходит войны. Это первый шаг для того, чтобы что-то сделать. И в этом контексте, чтобы успокоиться, чтобы прояснить для себя ситуацию, нужно посмотреть, возможно, для некоторых очень скучный фильм — дилогию Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный». Или прекрасный фильм «Иди и смотри» Элема Климова. Или «Апокалипсис сегодня». Это, конечно, внутренне и эмоционально тебя растревожит, но, может быть, что-то прояснит. Кинематографическая рефлексия о феномене войны может сейчас очень помочь, потому что если мы будем смотреть сериалы, то будем только отодвигать проблемы и с психикой, и с взаимодействием с ближним кругом людей, и глобальные проблемы.

Как вы считаете, зачем Путину война?

— Мне очень сложно говорить об этом человеке, потому что мне очень сложно в него верить. В смысле, что он есть. Понимаете, я когда-то задумался: «А есть ли он?» В том смысле, что я никогда его не видел, и мои знакомые, я спрашивал — никто не видел Путина. И это отсутствие эмпирического опыта у меня и у моих ближайших людей, которым я доверяю, поселило во мне страшную мысль. Она может быть наивной и очень инфантильной, но как будто Путин — это наше материализованное безумие. И даже не материализованное, а, возможно, присутствующее у нас в голове. Все настолько странно, что ты не веришь в такого человека. Зачем Путину война? Если размышлять о нем как о реальном политике, о реальном человеке, которому 70 лет, то мне кажется… Я не скажу здесь ничего нового, но это действительно, наверное, монаршие амбиции. Мне кажется, что это человек, выпавший из настоящего времени, если время, конечно, существует. Он выпал из иллюзии настоящего времени. В том числе благодаря тому, как я читал, что у него нет телефона и он не пользуется интернетом. Из-за этого он существует не то что в вакууме, но пользуется только той информацией, которую дают ему другие. Вероятно, он присутствует не в том мире, в котором присутствуем мы. Вот что я хотел сказать.

Верите ли вы в светлое будущее России?

— Да, конечно, верю. Я бы сказал, что оно происходит уже сейчас, раз мы с тобой разговариваем.

Что на ваш взгляд может остановить войну?

— Я сейчас опять дам безумно наивный ответ: если все забудут, что есть Путин. Не в том смысле, что не будут обращать на него внимание, а в том, что мы справимся с внутренним Путиным. Это как шварцевский дракон — дракон, который существует во всех нас. Если мы забудем Путина, то, может быть, он перестанет существовать. Но это, конечно, ответ мальчишки. Не знаю, смогу ли я дать более взрослый ответ, но попробую. Прекратить войну может только сама война — пока она не закончится, мы ничего не сделаем. Сложно о ней говорить. Я несколько месяцев назад вышел покурить, и меня осенило: мы ничего не поняли. Ничего не поняли, когда уехали из России. По крайне мере те люди, которых я здесь наблюдаю. Я не хочу никого ругать, потому что сам отношусь к тому обществу, которое собираюсь сейчас чуть-чуть покритиковать. Слова «Нет войне» и «Stand with Ukraine» потеряли всю свою силу. Они перестали быть политическими и стали просто опознавательным знаком. Это большая беда. Мне кажется, что огромное количество украинских флажков в барах или еще где наоборот обесценивает всю эту трагедию. Мы все уехали из Российской Федерации и стали жить так, как будто войны нет. Мы стали так же ходить по барам, так же устраивать какие-то лекции. Здесь мы можем свободно говорить, мы можем совершать какие-то действия, мы можем коллективно рефлексировать, но этого не происходит. Мы получили успокоение в дурном смысле. Мы пережили стресс и замкнулись в себе так, как будто ничего не происходит: всё так же ходим в грузинские, армянские, европейские бары. Грузия — это Европа, я не спорю.

Что бы вам хотелось делать, чтобы остановить войну?

— Я надеюсь, что я хотя бы мыслю об этом. В смысле, по-настоящему, искренне мыслю и честно об этом разговариваю с людьми. Так как мое первое образование историческое, я сразу обратился к прошлому и подумал: «А где, а что, а как далеко произошло?» И мне показалось, что в первую очередь я должен разобраться с сибирским областничеством. Потому что национальные движения по всей Российской империи XIX века начали зарождаться примерно в одно время — как украинское, так и грузинское, и даже сибирское. Уже больше года идут разговоры о развале, разделении той империи, которой стала Российской Федерацией. Если мы хотим что-то сделать, то нужно вспомнить, на чем остановилась мысль о развале и отделении. Мне кажется, что я делаю то, что могу — читаю о сибирском областничестве, читаю о Потанине.

Чего вы сейчас больше всего боитесь?

— Пару недель назад я бы сказал, что смерти, а сейчас скажу, что больше всего боюсь отсутствия Бога.

О чем вы мечтаете?

— Если отвечать в контексте политических событий, то очень надеюсь побывать в мирной Украине, потому что у меня несколько месяцев назад проснулась удивительная мысль. Я вспомнил, что мои предки — второе и третье поколение от меня — приехали из Восточной Украины. Получается, мои прабабушки, прадедушки — все из Донецка. Тогда это была Донецкая губерния. Там есть дома, в которых, возможно, жили мои предки, в которых жили те люди, чья кровь течет во мне. И это странно, потому что я их не знаю, я даже гипотетически не мог их застать. Это мое или не мое? В любом случае, я бы хотел хотя бы побывать на той земле, откуда пришел мой род. Надеюсь, что это получится, что эта земля останется. Такая вот социально-политическая мечта.

Вернетесь ли в Россию?

— Я очень хочу вернуться в Томск. Я очень хочу вернуться в Москву. Я очень хочу вернуться в родную Кемеровскую область. И хочу, чтобы была возможность туда вернуться в любой момент. И я обязательно вернусь.