Сделать что-то против войны очень страшно. Но многие решаются

Линор Горалик — известная писательница, поэтесса, художница, маркетолог. Она – гражданка Израиля. Российского гражданства никогда не имела. Но полтора десятка лет, с 2000 по 2014 провела в России. Разговоры о вине Пушкина и русской культуры в происходящем сегодня она считает бессмысленными. А вот размышления о собственной вине и о том, что надо делать здесь и сейчас, чтобы остановить агрессора, помочь Украине — полезными. Ну, и действия, которые являются результатами таких размышлений, конечно же… «Очевидцы 24». Новый выпуск.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Линор Горалик. Я писатель, художник и, наверное, важно сказать, что в основном я пишу на русском языке, хотя сейчас потихоньку пишу роман на иврите — это первый большой текст на иврите, который я пишу. Кроме этого, я являюсь главным редактором двух проектов, которые мне очень важны: это издание, которое называется ROAR, и подкаст «Новости-26» — подросткам о российской политике. Я живу в Израиле, но работаю в русскоязычном пространстве. Мне было бы трудно говорить о каких-нибудь хобби, потому что я человек, который в основном живет двумя вещами: работой и своими близким.

Как изменилась ваша жизнь после 24 февраля?

— Тут, наверное, важно сказать, что происходило со мной перед 24 февраля. Если бы не надвигающаяся война, то это был бы один из самых счастливых отрезков в моей жизни. Перед 24 февраля с 1 января я ушла в саббатикл [творческий отпуск]. Я очень долго к этому готовилась, почти год. У меня есть профессия — я маркетолог, маркетинговый консультант. И я долго готовилась к тому, чтобы провести год не работая маркетологом, а занимаясь только книгами и рисунками. И вот 1 января этот момент наступил — я придумала детскую книжку про Мистера Капибару и с утра до ночи рисовала капибар. Но только происходил весь этот кошмар с надвигающейся войной. И 24 февраля я помню свое раздвоение сознания: невозможно было поверить, что это происходит, и невозможно было от этого укрыться. Я думаю, что это испытывали очень многие в тот момент, что это очень типичная реакция. Я писала своим украинским друзьям, непонятно было, как писать, как говорить, что говорить. Я просто пыталась написать какие-то слова поддержки, но было чудовищное гнетущее чувство ужаса, стыда. Больше, наверное, тут нечего добавить.

Изменилось ли отношение к войне за тот год, что она уже идет?

— Я скажу, что это как у психотерапевта: первая фраза самая верная, первая реакция самая важная. У меня постоянное нарастающее чувство, что я делаю мало. Что надо делать больше, надо помогать больше, надо стараться больше. Когда война только началась, точнее, как правильно говорить, когда полномасштабное вторжение только началось, было ощущение полной беспомощности — было непонятно, что делать. Сейчас по-прежнему абсолютно непонятно, что делать. Есть чувство, что все, что ты делаешь, бесполезно, бессмысленно. Но в последнее время я нашла способ быть полезной. Я очень много работаю pro bono с разными фондами, украинскими и не только, которые помогают Украине. Я имею в виду — как маркетолог, помогая им лучше собирать ресурсы, лучше договариваться с донорами, лучше репрезентировать себя. То есть в конечном счете — помогая им со сборами.

Сейчас мы видим расцвет антивоенной поэзии. Отчаяние рождает поэзию или что-то другое?

— У меня сейчас ничего не рождает поэзию. Я не написала ни одного стихотворения за год, но я написала роман, который скоро должен выйти, и он полностью посвящен тому, что сейчас происходит в России и тому, что Россия делает с Украиной в этой войне. Но я не могу писать стихи. Хотя мне кажется, что другие поэты, мои коллеги, сейчас пишут потрясающие стихи, и это очень важно.

О чем ваша последняя книга?

— Это роман, который называется «Бобо». Это имя молодого слона. Роман написан от имени слона. Он выходит 1 марта 22 года из Стамбула и идет пешком по всей России из Стамбула в Оренбург в подарок от турецкого султана русскому царю. Его голова забита пропагандистской кашей, потому что в Турции он смотрел российское телевидение — «Первый канал». Сейчас неважно почему, но так получилось. И он твердо уверен в начале, когда его отправляют из Стамбула в Крым, что его отправляют воевать, что он будет боевым слоном. И когда он узнает, что его отправляют царю в подарок, как игрушку, он сначала страшно разочарован. Но он идет по России, которую он твердо намерен любить, и видит все. Он видит протест, он видит репрессии. Он видит хороших людей, он видит плохих людей, он видит очень разных людей. Он совсем молод, ему 16 лет, а слоны живут до 70 — они как люди. И он начинает понимать гораздо больше, чем он понимал раньше. Конечно, это любовный роман. Это роман про любовь к стране, про любовь иностранца к России. Но это и роман взросления, роман воспитания. Он дико прямой. Там фигурируют Лавров и Шойгу. Там война называется войной. Я несколько раз меняла план романа, потому что писала его параллельно с тем, как проходила аннексия так называемых ЛНР и ДНР, мобилизация и многое другое. И я вставляла все это, вставляла российские новости, вставляла многое другое. В общем, сейчас он должен выйти в «Новом литературном обозрении». Я не понимаю, как они собираются его издавать, но как-то собираются.

Уже год в Фейсбуке спорят об ответственности русской культуры за происходящее. Есть ли смысл в этих спорах? Пушкин виноват?

— Мне кажется, что сама постановка этого вопроса вредна. Вредно зацикливаться на нём, вредно об этом рассуждать. Это праздные мысли и праздные разговоры. Важнее думать сейчас о том, в чем виноваты мы, что мы можем сделать с тем, в чем мы виноваты, что мы можем изменить в том, что мы делаем сейчас, чтобы быть менее виноватыми впредь. Вот это мне кажется очень продуктивным вектором разговора, благо нам реально есть о чем здесь поговорить. Окей, я могу отвечать только за себя. Мне есть в чем быть виноватой. И мне есть о чем здесь подумать. Меня это волнует гораздо больше, чем вопрос о Пушкине. Я стараюсь думать в основном в эту сторону.

В чем ваша вина?

— Я жила в России 15 лет, и это были системообразующие 15 лет. Я жила в России с 2000-го года по 2014. У меня нет российского гражданства и никогда не было, но все-таки эти годы я провела в Москве. Я что-то сделала для того, чтобы сейчас происходило то, что происходит, или не сделала для того, чтобы оно не происходило, но я не могу быть ни при чем. Не может быть, чтобы я была ни при чем. Я жила в России, я работала в России. Окей, у меня никогда не было ни одного госзаказа, но я работала с российскими компаниями. Я издавалась в российских издательствах, я как-то взаимодействовала с российской действительностью. Не может быть, чтобы на мне никак не лежала вина за то, что происходит. Она как-то лежит, и я постоянно об этом думаю. Я должна понять, что я делала не так, и понять, как я искуплю вину, как я не повторю это впредь.

Почему многие предприниматели так покорно приняли войну?

— Все приняли войну по-разному. Есть те, кто не просто уехал, а релоцировал свои компании. Есть те, кто очень много жертвовал в Украину. Я имею ввиду на нужды Украины. Очень многие, не афишируя этого, совершенно разными способами поддерживают Украину. О тех, кто молча принял войну, я фактически ничего не знаю, но мне кажется, что это живые люди. Они оказались перед совершенно живой и понятной ситуацией, и я тут могу говорить как маркетолог, но ситуация называется: «Выступи против войны, и у тебя немедленно начнутся неприятности с бизнесом». Скорее всего ты его потеряешь. Или просто продолжай делать вид, что никакой войны не происходит. А на тебе висят люди, на тебе висит какое-то количество сотрудников, у тебя дело все твоей жизни и много других оправданий. Я их абсолютно понимаю как живой человек. Сделать что-то против войны, сказать что-то против войны — очень страшно, и все-таки многие решаются.

Что могут сделать обычные люди, чтобы остановить войну?

— Я не знаю, кто что должен делать. Я последний человек, который будет кому-нибудь говорить, что он должен делать. Я могу только восхищаться теми, кто находит способы что-то делать. Я вижу, как самые разные люди находят эти способы в огромном диапазоне. Этот диапазон — от одиночных пикетов до сборов в пользу Украины, до художественных антивоенных высказываний, до работы с подростками, которым помогают находить способы узнавать правду, до просто молчаливой отправки донатов в Украину. Люди, которые хотят что-то сделать, находят, мне кажется, как сделать это что-то. Но это решение, которое каждый принимает для себя сам.

Чего боитесь больше всего?

— Я боюсь, что война затянется, что это будет продолжаться очень долго. Я все время боюсь за своих украинских друзей, просто физически боюсь за них. Боюсь, что с ними что-то случится: одного из них сейчас призвали, другая в Киеве и не очень здорова, третья в Харькове. Я боюсь каждого обстрела. Я боюсь, что этот кошмар будет длиться и длиться. И мне просто страшно.

Если режим падет, готовы ли вы вернуться в Россию?

— Да, конечно. Я очень хочу в Россию. Меня предупредили, что сейчас мне нельзя въезжать. Я скучаю по России. Мне тяжело не въезжать, мне тяжело от происходящего. Мне тяжело не быть там. Мне это очень важно. Конечно, я очень хочу участвовать в том, чтобы Россия хоть как-то менялась.

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Translate